— Прохвосты! Жулики! — слышалось в адрес Пахарева и его сторонников.
Кто смеялся, кто возмущался. В свою очередь прокурор Вехин пустил в ход свой козырь. Он спросил свидетельницу защиты, по какой щеке ударила Ландышева Пахарева и где они оба стояли. В обоих случаях свидетельница явно наврала.
Шум ни на минуту не прекращался, и Адамович то и дело предупреждал, что, если порядка не будет, он перенесет заседание в закрытое помещение, без публики.
Тогда в ответ ему кричали:
— Дудки! Суд гласный. Не при старом режиме. Кроме того, суд-то показательный…
И публика была права: к чему показательный суд, если его не показывать. Даже Адамович растерялся и что-то бормотал себе под нос.
Пахарев сидел среди своих сторонников. Странная и докучливая мысль не давала ему покоя. Мысль о том, как запутанно устроена жизнь. Всю свою молодость отдал он борьбе за права женщин. Защищал их в деревне от деспотизма мужей, от кулацкой кабалы, от придирок ретивых администраторов… от невежества, суеверий, предрассудков. И вот первое незаслуженное оскорбление он получил от женщины.
Все ожидали с нетерпением словесного поединка между Вехиным и Ярочкиным. Люди эти — прокурор и защитник — ненавидели друг друга лютой ненавистью, и это было всем известно и придавало суду, и без того пикантному, еще больший интерес. У Вехина ничего не было под руками, кроме маленького блокнота с конспектом речи, у защитника Ярочкина лежали на столе целая груда записок на длинных листах и стопа книг в старинных переплетах. Книги были с закладками, чтобы сразу находить нужную цитату.
Федор Вехин говорил спокойно, внятно:
— Товарищи! Инцидент, который мы разбираем, очень прост. Есть вздорная теория, что рост населения всегда обгоняет рост средств к существованию, что поэтому бедным надо воздерживаться от деторождения. Ибо, если не сдерживать деторождение в низших классах, будет ухудшаться его положение. Он, выходит, сам виновен в своих бедствиях, потому что голод и нищета — следствие чрезмерной рождаемости. Таким образом, во всех людских бедствиях низших классов виноваты они сами: слишком сильно размножаются, то есть появляются на свет в большем количестве, чем требуется богатым. Нищета и голод, следовательно, и необходимы, и благодетельны для общества, ибо они служат средством обуздания и регуляции масс. По мнению создателя этой теории епископа Мальтуса, все социалисты — дураки, ибо ищут причины бедности в недостатках государственного строя.
Епископ настаивает на своем: в бедности виноваты только бедняки, это они обзаводятся семьями, тогда как на это не всегда имеют право. Общественная помощь бедным есть причина, повышающая народонаселение и, следовательно, содействующая появлению новых несчастий. Поэтому лучшее средство для поднятия благосостояния населения есть отмена законов, помогающих бедным. Эта вздорная теория, естественно, понравилась богатым всех стран. И нравится до сих пор. Профессор Русинов недаром цитировал книгу Мальтуса. Книга эта стала у богачей всех стран прямо-таки настольной и имеет такой успех, что даже оказывает влияние на законодательство. В Англии, например, под влиянием этой книги отменили законы о государственной помощи бедным. Буржуазия рада ухватиться за любую соломинку. Но вздорность этой книги и ее «научных» выводов совершенно очевидна. Бедность порождается вовсе не увеличением населения, а нелепостью и несправедливостью общественного устройства. При капитализме имеется перенаселение, но не абсолютное, а относительное, которое является следствием того, что рабочее населенно (тут Вехин опять процитировал Маркса), «производя накопление капитала, тем самым в возрастающих размерах само производит средства, которые делают его относительно избыточным населением». Учение Мальтуса в свете марксизма потерпело полный крах.
Маркс, Энгельс и Ленин с величайшим негодованием отзывались о писанине этого лживого, лицемерного попа. Маркс говорил, что ему свойственна «глубокая низость мысли». Марксисты не оставили камня на камне во всем «учении» Мальтуса, доказав, что абсолютное и относительное обнищание рабочего класса есть результат действия законов капитализма. Поэтому проповедь этой теории в стенах советского вуза вызывает у таких экспансивных и реакционных натур, как Ландышева, восторг, а у таких непосредственных и демократических, как Пахарев, — негодование. Это противоположные полюсы мироощущения. И если объяснима и извинительна горячая бестактность Пахарева в отношении профессора, то поступок Ландышевой в отношении Пахарева — акт классовой мести…
