* * *
Когда я уехал, в комнате мало что осталось: пара книжек, телевизор, стереосистема, матрас, плакат с Элвисом Костелло – глаза все так же устремлены в окно; обувная коробка с фотографиями Блер в шкафу. Плакат с видами Калифорнии, который я приколол к стене. Одна из кнопок отвалилась, и плакат, старый, потертый в середине, висел криво.
В ту ночь я поехал в каньон Топанга, встал неподалеку от старого заброшенного парка отдыха, пусто и тихо лежащего одиноко в долине. Я слышат, как ветер гудит в каньоне. Легонько скрипело чертово колесо. Завывали койоты. На теплом ветру хлопал тент. Пора было возвращаться. Я слишком долго был дома.
* * *
В Лос-Анджелесе я слышат песню одной местной группы. Песня называлась «Лос-Анджелес», слова и образы были такими жесткими и горькими, что песня отдавалась в моей голове многие дни. Образы, как я позже узнал, были личными, никто из моих знакомых подобного не испытал. Образы людей, доведенных до безумия тем, что они живут в городе. Образы родителей, столь жадных и неполноценных, что они пожирают собственных детей. Образы подростков, моих сверстников, поднявших глаза от асфальта и ослепленных солнцем. Эти образы остались со мной после того, как я уехал. Столь дикие и зловещие, что много времени спустя они казались единственной точкой соприкосновения с городом. После того, как я уехал.
