Дура она, шутит ещё, не понимает, что любая вещь, которой он обладал, которой он касался, для меня действительно реликвия. Помимо телефона, с прошлого месяца я храню тетрадный листок, на котором он писал во время алгебры. Урок закончился, он ушёл, а этот листок оставил на парте. Я забрала себе и радовалась в тот день своей находке так, будто мне достался не исписанный лист, а частичка Димы. В общем-то, для меня так оно и было…
Возбуждение в классе нарастало. Тамара Ивановна волновалась, по-моему, не меньше нашего. Неуверенно топталась у доски, без конца поглядывая то на дверь, то на часы. Время близилось к шести, а главных лиц – директрисы и Димы – пока не было. Я сомневалась, что Дима вообще придёт. Но он пришёл. Возник на пороге, когда я уж и надеяться перестала. Сердце в груди тут же совершило немыслимый кульбит и заколотилось с утроенной скоростью. Всё вокруг – шум, суета, люди – просто перестало существовать. Первые мгновения я видела только его и ничего больше. Мой Бог, он был… он был… слов таких нет, чтобы выразить, каким он был! Как же долго я его не видела! Как соскучилась! Какое же это счастье – просто смотреть на него…
Дима пришёл не один. С ним была женщина в годах, наверное, бабушка. Но эта была из тех бабушек, которых принято называть женщинами или, скорее, дамами, даже на восьмом десятке лет. Ухоженная, величавая – такая вряд ли печёт пирожки или вяжет рукавички. При этом выглядела она очень расстроенной. Можно представить её состояние… А вот Дима, наоборот, был совершенно спокоен, как будто вовсе не его судьба сейчас решалась, как будто он здесь – случайный зритель, а происходящее нагоняет на него тоску. Он так и взирал на всех – скучающе и чуть насмешливо.
Тамара Ивановна усадила их за свой стол, сама встала у доски. Теперь я могла смотреть на Диму вдоволь. Да и не я одна.
Наши на мгновение смолкли, стоило ему появиться. За спиной я уловила фырканье. Оглянулась – это Лопырёв, присвистывая, нашёптывал Запеваловой гадости про Димину мать. Мол, та спилась вконец, так что с ней и показаться стыдно. А это – бабка его, взяла внучка на воспитание. Все трое захихикали – было бы над чем.
Значит, я правильно догадалась насчёт бабушки.
Вскоре явилась и Анна Карловна, которая показалась мне ещё более суровой, чем обычно. Тотчас в классе стало тихо. Через проход от меня сидел полный, абсолютно лысый дядька. Он буркнул себе под нос: «Игуменья наша». Несмотря на возраст, у директрисы, видимо, был преотличный слух, потому что она сразу же метнула грозный взгляд в его сторону, и тот смутился.
Анна Карловна начала не сразу – выдержала паузу, чтобы мы все прониклись важностью момента. Ну или понервничали лишние пару минут. Затем сказала сухо:
– Снова ЧП, и снова в вашем классе. Это становится нехорошей традицией, так что, я думаю, пора принимать меры.
Лысый снова зашептал: «Подумаешь – ЧП. Ну начистили пацаны друг другу физиономии. С кем в этом возрасте такого не бывает! Было бы из-за чего шум поднимать». Говорил он тихо, я и то едва разобрала, но Анна Карловна отреагировала незамедлительно:
– Представьтесь, – обратилась она к этому дядьке. Сказала таким тоном, будто это не чей-то родитель, а ученик, который совершил серьёзный проступок.
Он слегка приподнялся из-за парты и назвался:
– Айрамов Руслан Тимурович.
– То есть, уважаемый Руслан Тимурович, вы считаете, что устроить среди бела дня прямо во дворе школы безобразную драку – это нормальное явление?
– Ну не то чтобы нормальное, но вполне жизненное, – не слишком уверенно уточнил Айрамов-старший.
– Жизненное, значит. В этом жизненном явлении, как вы выразились, участвовал и ваш сын, между прочим. Теперь мне становится понятно, откуда у него и у других учеников такое извращённое понимание того, как надо решать споры. По-вашему, мы все должны молча и спокойно наблюдать, как дети избивают друг друга на глазах у всей школы, только потому, что иначе договариваться не умеют. А не умеют, потому что их не научили такие вот отцы, как вы.
– Ну почему же… – хотел он возразить, но директриса ему и слова вставить не дала.
