Я ахнула, и Корчагина снова пихнула меня в бок.
Дима опять дёрнулся и тут же сморщился: Айрамов, гад, заломил ему руку.
– А теперь каждый должен в него плюнуть, – безоговорочным тоном приказала Женька.
Я онемела. У Запеваловой больная фантазия! У неё же крышу совсем снесло! Но никто даже не удивился. Без слов подходили по одному и плевали ему в лицо! В его лицо! Такое красивое, что дух захватывало! А они все, все преспокойно плевали, будто это урна или… не знаю что ещё… А он только отворачивался, крепко зажмурившись.
Сердце бешено колотилось. Меня всю трясло. Не верилось, что всё это безумие происходит на самом деле.
Вот уже плюнула последняя, Корчагина, и отошла, и все выжидающе уставились на меня. Но я не могла и с места сдвинуться. Только мотала головой и беззвучно рыдала.
– Плюнь в него, – сурово велела Запевалова.
– Тань, давай, – просительно промямлил Бородин, подонок, подталкивая меня в спину.
– Ну! – голос Запеваловой сделался жёстким и требовательным. И смотрела она на меня с нескрываемой угрозой.
И тут я прямо физически, кожей почувствовала, как вокруг меня сгущаются враждебность и ненависть. Те, кто стоял в стороне, стали медленно приближаться, словно сжимая меня в круг. Какие у них были лица! Какие глаза! Внезапно я осознала, что, если сейчас не плюну, как все, мне настанет конец. И не завтра, не когда-нибудь, а прямо сейчас, тут же, на месте. Они меня не убьют, разумеется, но точно знаю: того, что со мной сделают, я попросту не переживу. И я сломалась. Я плюнула! Глядя ему в глаза. В синие, невозможно прекрасные глаза. Потому что, когда подошла я, он не отвернулся, не зажмурился. Смотрел на меня в упор, не мигая. И пусть плюнула не так, как они, да у меня и во рту-то пересохло, но это всё равно было так ужасно! Такая невыносимая пытка…
После этого его отпустили, и он медленно осел в снег.
На обратном пути Запевалова буркнула:
– Кто Расходникову губу разбил?
– Я, – признался Айрамов. – По привычке.
– По привычке, – передразнила его Женька. – Говорила же, лицо не трогать! Вот если что всплывёт, хотя я и сомневаюсь, конечно, что Расходников побежит жаловаться кому-нибудь, но на всякий случай знай: вы дрались вдвоём. Никого другого не было. Ясно?
Айрамов кивнул.
– Надеюсь, ума у всех хватило ничего не снимать на телефон?
Все промолчали. Про «не снимать на телефон» она повторяет перед каждой разборкой. Мол, все придурки именно так и палятся.
Запевалова успокоилась, и все сразу ожили, принялись болтать, как ни в чём не бывало. Я же не помню, как шла. Наверное, у меня был шок. Дороги не видела – перед глазами так и стоял Димин пристальный, немигающий взгляд.
Хотелось упасть, разрыдаться и умереть. Ненавижу всех, а ещё больше себя ненавижу. Бородин подлез ко мне, предложил проводить домой, поднести сумку, а то, сказал, вид у меня нездоровый.
– Никогда ко мне больше не подходи, ненавижу тебя! – зашипела я на него.
Потом развернулась и пошла обратно, к ракушкам.
– Ты куда? – хором окликнули меня Запевалова и Бородин.
– Телефон потеряла, – соврала я.
– Не нравится мне всё это, – донеслось до меня недовольное брюзжание Запеваловой, но мне было всё равно.
Сначала я бежала, потом, за несколько метров от места, где издевались над Димой, замедлила шаг. Он всё ещё был там, сидел на снегу, опершись спиной на стену гаража. Меня заметил, но сразу же отвернулся и закрыл глаза, будто уснул.
Я боязливо приблизилась к нему. Остановилась шагах в трёх. Он не пошелохнулся. Лицо уже вытер – на волосах, щеках, ресницах медленно таяли крохотные островки снега. Шапка валялась в стороне, куртка распахнута. Кровь из губы уже не шла, но на светло-синей рубашке алело огромное пятно. И на снегу там и тут виднелись кровавые следы.
– Прости, – только и придумала что сказать.
Он не ответил, не повернул голову. Да что там – ни один мускул не дрогнул на его лице, похожем теперь на удивительное изваяние.
– Помочь тебе? – спросила я, но он опять промолчал и глаз не открыл.
Впервые я сумела заговорить с ним по-человечески, несмотря на сумасшедшее волнение, пережитый ужас и невообразимый стыд. И пусть он не отвечал, зато я могла находиться с ним рядом, любоваться им вволю. На меня нахлынула такая щемящая нежность, что, не выдержав, я расплакалась. В нём всё замечательно! Всё совершенно! Я старалась запечатлеть каждую его чёрточку: изгиб бровей, крохотный шрамик на скуле, такие манящие губы… Я вдруг смутилась и быстро отвела взгляд.
