— Насчет того, чтобы слушать президента, — говорю я. — Извини, но ты сама по десять часов в сутки слушаешь «Нирвану», а все их песни сочинил парень, который вышиб себе мозги.
Склонив голову набок, Шарлотта смотрит на меня, как на чужого, будто я вообще ничего про нее не знаю.
— Курт Кобейн взял боль своей жизни и превратил ее во что-то важное, в то, что находит отклик в чужих душах. Знаешь, какая это редкость? А что оставил за собой президент? Пустоту, неопределенность, тысячу завалов, которые теперь придется разгребать.
Она всегда так говорит, когда под кайфом. Я не хочу ввязываться в спор. Тушу папиросу и беру ее наушники.
— Готова к «Нирване»? — спрашиваю я.
— Опять тот же звук, — говорит она. Пытается показать рукой, потом отчаивается и поворачивает голову к окну. — Это оттуда.
Выглядываю за окно, во тьму. Стоит обычная для Пало-Альто ночь — тихо шипят поливатели, синеют мусорные баки, в общественном садике роется енот. И тут я замечаю его прямо перед собой — маленький черный вертолетик. Он парит за окном, и его крошечная камера направлена на меня. Быстрым движением, точно пирожок с горячего противня, я хватаю его в щепоть. Закрываю окно, задергиваю занавески и подношу к глазам. Его фюзеляж из черной фольги натянут на хрупкий каркас, похожий на косточки в крыле летучей мыши. Под пропеллером из прозрачного целлофана тепло пульсирует крошечный инфракрасный моторчик.
Я смотрю на Шарлотту.
— Теперь ты меня послушаешь? — спрашивает она. — Бросишь наконец эту затею с президентом?
— Поздно, — говорю я и отпускаю вертолетик. Мы вместе смотрим, как он мечется по комнате, отскакивает от стен, натыкается на подъемник Хойера. Интересно, он автономный? Или им кто-нибудь управлял, наблюдая за нашим домом? Я беру его из воздуха, переворачиваю и щелкаю выключателем. Он замирает.
Шарлотта переводит взгляд на голосовой пульт.
— Играй, — говорит она. Закрывает глаза и ждет, пока я надену ей наушники, в которых снова оживет для нее Курт Кобейн.
Позже я просыпаюсь. Вертолетик включился сам по себе и висит надо мной, ощупывая меня тусклым красным лучиком. Я набрасываю на него свитер и сбиваю на пол. Убедившись, что Шарлотта спит, достаю свой айпроектор. Включаю, и передо мной, в янтарном сиянии, появляется трехмерный президент в натуральную величину.
Он приветствует меня улыбкой.
— Как хорошо снова вернуться в Пало-Альто! — говорит он.
Моя программа обращается к чипу джи-пи-эс в айпроекторе и ищет в президентской базе данных цитаты с привязкой к географическому местоположению. Эту фразу она извлекла из его речи в Стэнфордском университете — он выступал там еще сенатором.
— Простите за беспокойство, господин президент, — говорю я, — но я хотел бы еще кое о чем вас спросить.
Он задумчиво смотрит вдаль.
— Спрашивайте, — говорит он.
Я перемещаюсь так, чтобы очутиться у него перед глазами, но не могу поймать его взгляд. Это одна из проблем, которые еще надо решить. Я надеюсь, что к выпуску бета-версии все будет налажено.
— Не совершил ли я ошибки, создав вас и выпустив в свет? — спрашиваю я. — Моя жена говорит, что вы мешаете людям горевать, что вы не даете нам смириться с тем, что вас настоящего уже нет.
Президент потирает небритый подбородок. Смотрит вниз и в сторону.
— Джинна нельзя загнать обратно в бутылку, — говорит он.
Мне становится страшновато, поскольку впервые он сказал это в программе «60 минут», когда выражал сожаление по поводу легализации гражданского применения вертолетов-разведчиков.
— Вы знаете, что это я вас сделал?
— Мы все родились свободными, — говорит он. — И никому не дано видеть мир чужими глазами.
— Но вы-то не родились, — говорю я ему. — Я написал программу на основе ядра «Линукс». Вы просто сочетание поисковой системы с открытым кодом, диалогового бота и видеотранслятора. Программа обшаривает интернет и вылавливает оттуда изображения конкретного человека, фильмы с его участием и другую информацию. Все, что вы говорите, уже было сказано раньше.
Впервые у президента не находится слов. Я спрашиваю:
— Вы знаете, что вы… умерли?
— Смерть — это лишь иная разновидность свободы, — отвечает президент без запинки.
