— Вы почему молчите? Картошки-то у нас кот наплакал. На исходе вся.
— Да я же говорила тебе, — простонала Лидия Леопольдовна.
Иван Михайлович, насупясь, помолчал.
— Что же будем делать, старая? Что будем есть, когда кончится картошка?
— Не знаю. Люди ходят по селам, меняют вещи.
— Не надежное это дело. Стары мы с тобой, чтобы мыкаться по дорогам, дразнить деревенских собак. А потом, надолго ли хватит наших вещей? Может, поискать все-таки работу? И деньги будут, и паек.
— А что люди скажут?
— А что люди? Их добрым словом сыт не будешь.
— Зато стыда нахлебаемся вдосталь.
— А-а, — отмахнулся дед, — о чем ты говоришь?
Нина не удержалась.
— Дидусь, а может, недолго продержатся оккупанты? Наши ведь вправду наступают.
— Как бы не так, — язвительно заметил дед, — наступают, да не в ту сторону.
— Почему не в ту? — возразила Нина. — Наша армия под Москвой пятьдесят немецких дивизий разбила и идет без остановки на запад.
— Кто это тебе сказал?
— На улице слышала.
— Все это враки. Если бы под Москвой в самом деле такую силу разгромили, мы бы уже почувствовали это. Да, вишь, не чувствуем почему-то.
Нина задумалась: может быть, дедушка прав? Если бы дело обстояло так, как говорил Анапрейчик, фронт уже придвинулся бы к Щорсу. Но ничто не говорит о его близости. В городе какая-то тяжкая, затаившаяся тишина.
Выпив чаю, Иван Михайлович отправился в город, но вскоре вернулся и стал копаться в каких-то бумажках в письменном столе. Потом снова ушел. Пока Нина хлопотала по хозяйству и ухаживала за больной бабушкой, дед несколько раз куда-то уходил. Нина, конечно, не допытывалась, куда и зачем он ходит: мало ли у него забот. Но когда он вечером пришел под хмельком, сразу догадалась, что это неспроста.
Лидия Леопольдовна тут же накинулась на деда:
— Ты что, совсем с ума спятил?
— Ч-ш-ш. Молчок, молчок, старуха.
— Да как я могу молчать! — разгневалась Лидия Леопольдовна. — У тебя язва желудка. Ты что, погубить себя хочешь?
— Не сердись, Лида. Есть причина.
— Пропади они пропадом, твои причины, если ты должен из-за них пить эту гадость, травить себя!
— Не правда, не правда, — с удивительным спокойствием возразил дед. — Самогон был первый сорт. Чистый, как спирт. А спирт, сама знаешь, даже желудочным больным пить рекомендуется.
— Детей постыдись, старый дурень. Да подумай, что будет с ними, если кого из нас не станет.
— Говорю тебе: была на то причина. Работу нашел, потому и выпил.
Лидия Леопольдовна, Нина, даже Толя изумленно глядели на деда.
— Что вы уставились на меня? — взъерошился старик. — Не верите?
— Да нет, почему же… — Лидия Леопольдовна пожала плечами. — Верим… Как же не верить, если ты такой веселый.
— А вот Нина не верит, — кивнул дед на внучку. — Гляди, как она смотрит на меня.
— Да отцепись ты от ребенка! — уже с раздражением прикрикнула на мужа Лидия Леопольдовна.
Но Иван Михайлович не обращал внимания на недовольство жены и продолжал:
— Правду я говорю, Нина? Ты не веришь, что я устроился на работу?
— Не хочется верить, дидусь, — ответила Нина тихо, словно стыдясь за деда, и опустила глаза.
— А что делать? Есть-то надо.
— Живут же люди, и мы как-нибудь прожили бы.
— Люди? Люди разные бывают и живут по-разному.
Дед помолчал. Потом посмотрел на Нину как-то совсем по-другому, будто протрезвевшими глазами.
— Не думай, что дед твой пошел к немцам директором банка, устроился я всего-навсего сторожем в банке. Ты удовлетворена этим?
Нина ничего не ответила. Быстро накинула пальтишко и, повязав платок, вышла из дому.
