В комнату вошел Петька с подносом в руках. На подносе Нина разглядела криво и косо нарезанный сыр, хлеб, замерзшее масло в бумажке, отдельно на блюдце несколько кусков рафинада.
- Бабушка звонила, да?
Нина опустила голову, не отвечая. Петька подвинул стул к постели, поставил на него поднос, сам сел на краешек кровати.
- Я конфет не нашел. Кушай, мама. Это вкусный сыр, только горький.
Нина закрыла глаза. Она почувствовала, как Петька касается бутербродом ее губ.
- Ну, не хочешь, тогда и я не буду, - сказал сын и лег, положив голову к ней на живот. - У бабушки в деревне такого сыра нет. Там сейчас хорошо, в деревне, слякоть... Все в резиновых сапогах ходят. В сапогах хорошо, ноги не промокают. Где хочешь, можно ходить. Санька, наверное, костер в овраге жгет...
В квартире сгустилась темнота. Нина лежала неподвижно, и голос сына доносился словно издалека...
- Мы бы с бабушкой сейчас пошли бы доить Кляксу, а потом я бы попросил, мы бы сепаратором сделали сливки... а потом пришла бы тетя Нюра, принесла бы плюшек... Они бы смотрели свой сериал, а я бы нарисовал ветер...
"Ветер, - подумала Нина. - Киллер по кличке Ветер. Те подонки в гостинице, они испугались, когда увидели его фотокарточку. И сказали Ветер. Даже они знали, кто такой Саша. Все это знали. Кроме меня".
Нет, этого не может быть. Это сон, страшный сон. В жизни не может быть такого - чтобы все рухнуло в один миг.
Она лежала с открытыми глазами, но ничего не видела. Чернота окружала ее, вливалась внутрь через зрачки, заполняла душу. Даже мыслей никаких не осталось. Только ощущение пустоты. Саша умер, и в жизни не осталось ничего. Как хорошо было бы заснуть и не проснуться больше никогда...
Утро пришло неожиданно. Нина вдруг услышала, как Петька возится на кухне. Потолок из черного стал белым, и в окне виднелся кусочек голубого неба над кроной тополя. Ночь прошла, но ничего не изменилось. Саши нет, и нет сил жить дальше...
Уснуть и не проснуться. Где-то должно быть снотворное. Она почти никогда им не пользовалась, в упаковке должно оставаться еще много таблеток. Достаточно много...
Она нашла снотворное в аптечке, в ванной. Не узнавая себя, посмотрела в зеркало: скулы торчат, нос заострился, под глазами черные круги. В гроб краше кладут.
Сколько надо принять таблеток, чтобы - наверняка?
На кухне что-то упало, и сразу же Петька вскрикнул от боли и испуга.
Нина, уронив таблетки, бросилась на кухню. Петька стоял, подняв вверх порезанный палец, и горько плакал. По руке двумя извилистыми струйками стекала кровь. Увидев маму, Петька, чтобы сдержать плач, зажал себе рот здоровой рукой.
Ахнув, Нина кинулась к сыну.
- Порезался, маленький? Как же ты так? - приговаривала она, быстро затащив его в ванную, к аптечке. Ватка, йод, бинт - в аптечке есть все, что нужно. - Вот и все, вот и завязали пальчик. Ну, как же ты так?
- А у нас сыр кончился, - всхлипывая, говорил Петька. - Я хотел колбасу для взрослых порезать. А она твердая, как деревяшка. Ножик как соскочил, меня как ударил! Мамочка, ну не плачь! Это же я порезался, а не ты. Ну почему ты плачешь, мамочка! Ну я больше не буду! Только ты не плачь, мам!
- Я не плачу, - шептала Нина, стоя перед сынишкой на коленях и прижимая его к себе. - Сокровище мое, прости меня, пожалуйста.
- Да чего там, прощаю, - сказал Петька и погладил забинтованной ладошкой ее по щеке, вытирая слезы.
От этого заботливого жеста Нину словно взорвало изнутри. Она зарыдала, трясясь всем телом, то прижимаясь к сыну, то отворачиваясь от него, чтобы вытереть мокрое лицо.
В какой-то момент Петька вывернулся из ее рук и подал Нине полотенце:
- У тебя уже все лицо черное, в полоску. Мама, ну чего ты так расстроилась? Ну опять проспали, ну ничего. Поедем в Грецию в другой раз. Она ведь никуда не денется. А нам и тут хорошо, правда? Ты только вытри лицо, а то я тебя боюсь.
10
Выйдя из дома, Нина с удивлением обнаружила, что вокруг ничего не изменилось. Так же, как и всегда, светило солнце, и проносились коптящие машины, и толкались покупатели в магазине. И никто ее не спрашивал ни о чем. Никому не было дела до ее горя. Раньше чужое равнодушие могло бы обидеть ее, но сейчас она даже была благодарна этим людям. Никто не приставал к ней, не бередил душу. И даже когда старушка в очереди обозвала ее сонной тетерей, Нина не обиделась, не разозлилась, а, наоборот, извинилась так искренне, словно каялась в смертном грехе.
