Помимо обязательных для будущего коммерсанта дисциплин — бухгалтерского учета, товароведения, законоведения, не вызывавших в душе Николая Вавилова никакого отклика, в училище весьма основательно преподавали физику, химию, биологию, английский, немецкий, французский языки, а лекции по естественным наукам сопровождались лабораторными опытами, что не было принято тогда даже в лучших гимназиях. Среди преподавателей немало было профессоров Московского университета.
Но и после того, как старший сын успешно закончил лучшую в стране, как тогда считали, Московскую практическую академию коммерческих наук, Иван Ильич нанял «магистранта истории» и велел ему изложить сыну «все доказательства в пользу коммерции»: видимо, у Ивана Ильича уже давно появились серьезные сомнения в коммерческих настроениях Николая. Курс о преимуществах занятий коммерцией перед всеми другими был прочитан — это была неделя домашних лекций о развитии и роли торговли в истории мировой цивилизации, начиная с древнейших времен и до наших дней.
— Ну как?.. Что думаешь? — спросил у Николая Иван Ильич после окончания последней лекции.
— Да все то же.
— А именно?
— Знаешь… Я все-таки хочу стать биологом.
Отец заходил по комнате, было заметно, что он нервничал:
— Каким биологом? Почему биологом? И вообще, что это значит — быть биологом?..
Сын, не желая огорчать отца, попытался разъяснить свою точку зрения:
— Скажу так: коммерция, прибыль, нажива меня не интересуют…
— Прибыль? Нажива? Не интересуют? А что интересует?
— Биология. Тайны жизни. Хочу узнать ее секреты. Мне интересно это, понимаешь!
Иван Ильич был крайне удивлен, раздосадован, обескуражен твердым решением сына, решением, казавшимся ему случайным и ничем не обоснованным. Ну, увлекался естественными науками, это все знают… Но это не для его наследника! Да и какая там карьера… Все ведь сделано, чтобы выбор состоялся в пользу коммерции. Что он, отец, сделал не так? Чего не сделал? Что оттолкнуло сына от его отцовского дела? Иван Ильич почувствовал себя даже оскорбленным.
Неужели Николая действительно увлекли какие-то неведомые тайны жизни, и он отказывался от блестящего и как будто для него специально предназначенного образования, которое может получить далеко не каждый, чтобы эти тайны разгадывать? К тому же он, отец, своим трудом, своим умом создал для сына небывалые возможности приложения сил и способностей для достижения невиданных результатов. Не хочет и блестящей карьеры делового человека, крупного предпринимателя, независимого и богатого, а потом, как знать, и видного государственного деятеля, способного немало сделать для своего народа и России. Выходит, ото всего этого он сознательно отказывается? И во имя чего? Ради исполнения наивной юношеской фантазии? Сомнительной мечты?
— Так где же ты думаешь продолжать образование? — спросил, не выдержав, Иван Ильич. — Куда пойдешь? В университет?
Николай медлил с ответом. Попасть в университет, он знал, можно, только овладев латынью и греческим языком, а в аттестате кандидата коммерции они даже не значились: деятелю торговли нужны живые языки — английский, немецкий… И как ни горазд он был в их постижении, но одолеть латынь и греческий хотя бы в объеме гимназического курса быстрее, чем за год, пожалуй, не получится. Потерять год? Ради чего?
И он ответил отцу:
— Может, в Петровку пойду… Или в медицинский…
— Доктором хочешь быть? — изумился отец. Это уж совсем не укладывалось в его голове. Оставалось только развести руками. Даже и тут все еще не определено, нет ясности.
Между тем Николай уже давно и твердо знал, в чем его призвание, талант. Интерес «к тайнам жизни» на Земле формировался с малых лет и, вероятно, в том самом саду, который рос под окнами дома на Средней Пресне, где были сделаны первые детские открытия — самые важные для всей последующей жизни.
Стоило Коле Вавилову поутру выйти в сад и пройти босыми ногами по холодной от росы тропинке, взглянуть на цветущие яблони и пчел, перелетающих с цветка на цветок, на порхающих в саду птиц, на снующих повсюду муравьев, — на все это кипение жизни, как мальчишеское сердце невольно охватывали восхищение, восторг, а также волнение от невозможности понять это чудо, осмыслить его, связать со своим собственным существованием: неужели всех нас — и эти яблони, и пчел, и птиц, и муравьев, — все живые существа объединяет нечто общее, некая таинственная нить, великая тайна? Как хочется ее постичь!
