«Его же в павечернее междучасие пети подобает, с малым погрецом ногтевым и суставным» — таков эпиграф из «Отпуска» к «Беседному наигрышу», указание на балалаечный аккомпанемент, долженствующий сопровождать исполнение. Только сама по себе внутренняя былинная музыка, преодолевающая собственную тяжкую поступь, делает лишним всякое дополнительное музыкальное сопровождение. Мнится — гудит, поёт сама подспудная, поддонная сила мироздания, разбуженная, приведённая в движение злой человечьей волей.
«Железное царство», народившееся «по рожденьи Пречистого Спаса, в житие премудрыя Планиды, а в успенье Поддубного старца» — грозит сокрушить всё мироздание, созданное Божественной волей… На 1 августа 1914 года — день вступления России в войну — пришлось поминовение Всемилостивого Спаса и Пресвятыя Богородицы Марии. Этот же день — день памяти ветхозаветных мучеников Маккавеев. Старец Степан Поддубный, чьё успение приходится на этот же день, — неведомый за пределами посвящённого круга человек, знаемый олонецкими скрытниками, слова которого передавались, судя по всему, изустно, а не на письме, скрытниками, которых обозначил Клюев в эпиграфе… Западная железная рать во главе «со Вильгельмищем, царищем поганым» вступает с Русью крещёной в духовную и ратную брань, сила, идущая с железного Запада, не знает пощады живому миру, о чём и «глаголет» железный Царь:
Ожелезил землю я и воды,
Полонил огонь и пар шипучий,
Ветер, свет колодниками сделал,
Ныне ж я, как куропоть в ловушку,
Светел Месяц с Солнышком поймаю:
Будет Месяц, как петух на жёрдке,
На острожном тыне перья чистить,
Брезжить зобом в каменные норы
И блюсти дозоры неусыпно!
Солнцу ж я за спесь, за непокорство
С ног разую красные бахилы,
Жёлтый волос, ус лихой косатый
Остригу на войлок шерстобитам…
Месяц перестанет быть месяцем, солнце — солнцем, мироздание опрокинется в первозданный хаос… Кажется, Клюев пишет не об идущей войне, а прозревает войну грядущую, ещё не начавшуюся, но уже подступающую к человеческому порогу и грозящую подлинным апокалипсисом… Вспоминается духовный стих «Перед вторым пришествием Христа», где роду человеческому обещан антихристом страшный конец: «Сотворю вам небу медную, землю железную: от неба медного росы не воздам, от земли железной плода не дарую, поморю вас гладом на земле…» Угроза «царища поганого» — попущение по грехам человека, забывшего крепость старой веры, ослабевшего перед соблазнами, отринувшего благодать чистого духа. Так вещал духовный стих «Воспоминание преболезненное об злоблении кафоликов»:
По грехом нашим на нашу страну
Попусти Господь такову беду:
Облак тёмный всюду осени,
Небо и воздух мраком потемни;
Солнце в небес искры своя лучи,
И луна в нощи светлость потемни,
Но звёзды вся потемнища зрак,
И звезды свет преложися в мрак.
Но и это не все вожделения клюевского «Вильгельмища». Он намерен «выжать рожь на черниговских пашнях, Волгу-матку разлить по бутылям…». Это покушение уже не на природное достояние — на сакральные исторические узлы, если вспомнить Михаила Черниговского. Дальше — больше: «А с Москвы — боярыни вальяжной — поснимать соболью пятишовку, выплесть с кос подбрусник златотканый, осыпные перстни с ручек сбросить. Напоследки ж мощи Маккавея истолочь в чугунной полуступе… А попов, игуменов московских положить под мяло, под трепало…» И снова поражаешься зловещему предвидению поэта.
Былинный стих Клюева начинает обретать вселенский размах, повествование выходит за пределы милой опушки, родного бора, деревни-матери… Оживают древние природные стихии и их покровители — христианское время наплывает на языческое — мифологические существа оживают, разбуженные железной поступью.
Ото сна, при приближении супостата, будит Русь Паскарага — лесная сорока (ни природным стихиям, ни переменам времени не добудиться до неё…). Сорока преображается ангельской птицей, а в таинственной чаще, в утробной глуши заповедной Руси становится виден и русский леший, преображённый и наделённый силой славянской Мары и восточно-славянской Макоши, следящий за людьми, — и финский лесной дух, которого ещё называли Лембо или Лемпо, покровитель лесного мира… Люди и звери, духи и святые поднимаются встречь врагу, что «не парится в парной паруше» — и этот «вселенский пар» устраивает ему старичище «по прозванью Сто Племён в Едином», что «с полатей зорькою воззрился», чем и Илью Муромца напомнил, и вызвал к новой жизни прежние поколения всех «ста племён» в единой Руси великой.
