Николай Клюев - страница 246

То, что не расшифровал Бухарин, наглядно разъяснил в этом же номере «Вечерней Красной газеты» Александр Безыменский. Статья его называлась «„Русское дело“ Николая Клюева», что недвусмысленно давало понять, кого именно на данном этапе необходимо считать «великорусским шовинистом» и «носителем вредных идеологических тенденций». Вся безыменская инвектива была посвящена поэме «Деревня».

«Что кулаки и кулацкая идеология существуют — спору нет. То, что она жаждет пробиться в свет — не подлежит сомнению. Но почему должны ей давать место советские журналы — это непонято. Это обидно. Это больно».

Далее Безыменский в самых восторженных тонах пишет о Бухарине, который «всей силой большевистского удара» обрушился на «шовинистов», в частности на стихи Павла Дружинина в «Красной нови», «через которые кулацкая идеология просочилась явно». Стихотворение Дружинина «Российское» стало для Бухарина лишь поводом к наступлению на поэзию Сергея Есенина, которого уже год не было в живых, но живы были его недавние соратники, «товарищи по чувствам, по перу»… Необходимо было создать вокруг них такую же атмосферу, в которой они не могли бы нормально жить и творить, создать все возможные предпосылки к тому, чтобы выбросить их из литературы, а в будущем и из жизни.

Безыменский пугал читателя тем, что «есть вещи и похуже», чем упомянутое стихотворение Дружинина. «В журнале „Звезда“ № 1 за 1927 год стихи Н. Клюева „Деревня“. Облик этого поэта известен. И Ленина он сумел окулачить… Но „ячменный лик“ поэта обнажился до конца…» Далее Безыменский цитировал кровью сердца написанные строки Клюева:

Комментарий к этим строчкам давался совершенно недвусмысленный: «Ой, держитесь, большевики! Ваши татарские плети и вашу басму сметёт бородою кулацкий Иван Третий. Вот оно, „русское дело“ Н. Клюева!

…Всякому ясно, что злодеи-большевики, вскрыв мощи Серафима Саровского и прочих „утолителей печали и ран“, совершили, с точки зрения Клюева, страшное безобразие…

Дело ясное… И никакие „пирогощие“ ухищрения Клюева не замажут этой кулацкой его правды.

Мы болеем лишь тем, что такие стихи (конечно, случайно) глядят на нас со страниц наших журналов. Не будем только констатировать. Будем это преодолевать».

В «Комсомольской правде» Безыменский распоясался ещё пуще. Достаточно привести его комментарий к строчкам из «Плача о Сергее Есенине» («Отцвела моя белая липа в саду. / Отзвенел соловьиный рассвет над речкой. / Вольготней бы на поклоне в Золотую Орду / изведать ятагана с ханской насечкой…»).

«Ась? Товарищ Ленинградский гублит за № 26 594? Родной мой! Да протрите глазыньки! Мы, конечно, верим, что кулаку вольготней изведать ятаган с ханской насечкой татарского ига, чем видеть страну пролетарской диктатуры, но вы тут при чём или ни при чём?.. Мы ясно увидели лицо тех, которым вольготней целовать пятки ханов Золотой Орды, чем видеть советскую страну».

Итак, один из главных носителей «чуждой идеологии» и «шовинизма» был назван — Николай Клюев, который через несколько лет в письме во Всероссийский союз писателей писал о «серых», невоспитанных «для музыки слухов» людях, которые «второпях и опрометно» утверждают, что «товарищ маузер» сладкоречивее «хоровода муз». В самом деле, эпиграфом к статье Безыменского, как и к «антишовинистским» выступлениям Бухарина вполне могла пойти строка «Ваше слово, товарищ маузер!», причём слово «маузер» прочитывалось бы не в переносном, а в самом прямом смысле, что полностью подтвердили последующие события.

Прозвучал, однако, в открытой печати голос, категорически несогласный с вынесенным поэту приговором. Роберт Фредерикович Куллэ в «Вестнике знания» (№ 7, 1927) выступил со статьёй «Поэт раскольничьей культуры», отметая все обвинения в адрес Клюева. Статья эта малоизвестна, так что стоит привести её в солидных выдержках.

«Там, в Олонецкой, Архангельской и Заволжской губерниях — до Урала и Сибири, в „лесах и горах“, у заповедных озёр, в водах которых „посвящённые“ видели очертания затонувшего „Китежа-града“, хранились и накапливались богатства словесной руды, всегда золотоносной, всегда изобилующей густым, ярким, суггестивным символом. Былина, духовный и „цветной“ стих, песня, сказка, заговор, приворот, загадка, заклинания живут и питаются корнями своей не только религиозно-исторической стихии, актуальной, как всё живое, и составляющей мироощущение, лишённой иных просветительных влияний среды, но и как большая, могучая культура словесного творчества, знающего грани между „низким“, ежедневным коммуникативным значением слова и его „возвышенным“, поэтическим значением, таким, к которому прибегают в совершенно особых, торжественных случаях…