Как звездотечностью пустыни
Везли семь солнц — пророка жён, —
От младшей Евы, в Месяц Скиний,
Род человеческий рождён.
Здесь Зороастр, Христос и Брама
Вспахали ниву ярых уд,
И ядра — два подземных храма
Их плуг алмазный стерегут.
(Впрочем, здесь несомненно видны и следы чтения «Авроры» великого немецкого мистика, выходца из народной среды Якова Бёме, пользовавшегося особым вниманием Клюева, который безусловно разделял ненависть немца к учёности как сугубо цеховой науке — «Я учусь у рябки, а не в Дерптах»… «Всё тело сего мира подобно человеческому телу, — вещал Бёме, — ибо в самой внешней своей окружности оно окружено звёздами или взошедшими силами природы; и в теле правят семь духов природы, а сердце природы — посреди них внутри».)
Клюевский космос сосредоточен в северной деревне, которая сама воплощает собой единый узел времён и пространств… Композиционные схемы вышитого и тканого орнамента, идентичные в Индии и на Русском Севере (богини с поднятыми вверх руками, утицы и павы, композиции из четырёх свастик, соотносящиеся с понятием «аскезы пяти огней» — стояния жреца между четырьмя кострами под лучами солнца, однородная символика плодородия на орнаментированной рубахе), были хорошо знакомы Клюеву… «В пёстрой укладке повойник и бусы / свадьбою грезят: „Годов пятьдесят / Бог насчитал, как жених черноусый / выменял нас молодухе в наряд“…» Женский повойник, также связанный с символикой плодородия, равнозначной у русов и арьев, — не только память о матери и свидетельство некогда бывшего достатка в доме (за повойник отдавали две дойные коровы) — но и наглядное свидетельство той незримой нити, что пронизывает все стихи Клюева ближайших пяти-шести лет:
Помнит моя подоплёка
Жёлтый Кашмир и Тибет,
В шкуре овечьей Востока
Теплится жертвенный свет.
…………………………
Я — лежебок из чулана
В избу зазимки принёс…
Нилу, седым океанам,
Устье — запечный Христос.
Так вещает сам тулуп поэта, висящий в чулане, а поэт, вслушиваясь в безмолвную речь одушевлённого друга, находит свой ответ:
Кто несказанное чает,
Веря в тулупную мглу,
Тот наяву обретает
Индию в красном углу.
«Индия» неизменно ставится в красный угол, «все разноверья и толки» омываются в православной купели, а сама связь — таинственна, незрима и несказанна, доступна лишь ведающему тайну, разлитую в воздухе Божественного мира.
И невозможно не обратиться здесь к ещё одной ключевой фигуре русской культуры XX века, уже напрямую связанной с Клюевым — к Николаю Константиновичу Рериху.
* * *
Они познакомились в 1915 году в обществе «Краса». Сблизили их горячая любовь к русской истории и к древнерусскому искусству, духовные поиски «Града Невидимого» и стремление восстановить давно распавшуюся и почти позабытую связь между русским и индийским народами, доказать их извечную близость друг к другу.
Многое в «листах» Рериха тех лет было духовно родственно Клюеву.
«Приходят враги разорять нашу землю, и становится каждый бугор, каждый ручей, каждая сосенка ещё милее и дороже. И отстаивая внешне и внутренне каждую пядь земли, народ защищает её не только потому, что она своя, но потому, что она и красива, и превосходна, и, поистине, полна скрытых значений.
Велика красота русская, у нас бесконечно много того, что ещё недавно считалось неценным. Чего не видно из окон вагона, когда, бывало, ездили „куда следует“. Чего мы не хотели знать. Как вообще не хотели знать свою собственную землю…
Знаю, пройдёт испытание. Всенародная, крепкая доверием и телом Русь стряхнёт пыль и труху. Сумеет напиться живой воды. Наберётся сил. Найдёт клады подземные.
Точно неотпитая чаша стоит Русь. Неотпитая чаша — полный целебный родник. Среди обычного луга притаилась сказка. Самоцветами горит подземная сила.
Русь верит и ждёт».
Похоже на неспешную беседу, ведущуюся в глубоком раздумье — и тональность сродни тонкой цветовой и световой тональности полотен, оттеняющей глубокое внутреннее напряжение — из жизни Древней Руси: «Человечьи праотцы», «Вестник», «Знамение», «Звёздные руны», «Заклятие земное», «Прокопий праведный за неведомых плавающих молится».
И одновременно с Древней Русью создавались полотна, посвящённые далёкой Индии: «Дессавари Абунту», «Дессавари Абунту с птицами», прототипом которых служили фрески Аджанты.
