И с хозяйством бы толково справлялся. Новшеств каких-нибудь, сеялок там всяких, косилок бы со сноповязалками не заводил, но порядок бы, по старине, прочный наладил. А уж наливки свои, колбаса домашняя, телята молочные - это все, и говорить нечего, первый бы сорт было. И распорядился бы вовремя. Кого на конюшню послать, чтоб не баловались, кого из крепостных на приплод оставить, кого и продать, если цена подходящая.
Так бы и шла жизнь спокойная, дворянская, неторопливая, налаженная.
Разве что раз в три года принесут с чердака мундир старый, нафталином пропахший: выборы дворянские, в губернию ехать надо. И здесь бы на месте оказался. Лишнего бы не сказал (не то, что самому говорить, он и других-то, разговорчивых, не любил), а уж что скажет, то крепко будет.
И вдруг бомба 1-го марта 1881 года.
- Пожалуйте, Александр Александрович, царствовать, на трон императорский всходить, Россией править, и с сего числа Самодержцем Всероссийским, Царем Польским, Великим Князем Финляндским и прочее, и прочее, и прочее… себя проявлять.
Но и на троне остался все тем же типичным помещиком, этот спокойный, немудрящий, дебелый человек. Государство для него - это была вотчина, где главное - порядок требуется.
Ушли в отставку либеральные деятели эпохи освобождения граф Лорис-Меликов, граф Д. А. Милютин, граф Валуев. Остался К. П. Победоносцев, злой гений России, и призваны были к власти рыцари кнута и нагайки, граф Д. А. Толстой, граф Н. П. Игнатьев. Управляющие и старосты нужны были этому помещику - суровые, властные. Уже в первые дни царствования Александра III пути России оказались предопределены прочно.
В самый день своей смерти Александр II, как известно, должен был подписать манифест о конституции; бомба 1-го марта помещала свершиться этому событию.
Подпишет ли конституцию новый царь Александр III? - гадали в первые дни при Дворе. В свое время, при жизни Александра II, нынешний царь фрондировал и либеральничал. Но иллюзии такого рода развеялись очень быстро: уже в первом заседании Государственного Совета под председательством нового царя, Александра III, К. П. Победоносцев произнес свою знаменитую речь о гибельности конституции и пагубности какого бы то ни было прогресса вообще. Finis Russiae! - так начал свою речь бледный, дрожащий, взволнованный Победоносцев, как-будто чувствовавший, что в этот день решается его судьба, а кстати уж, и России, на много лет вперед. Он говорил о том, что уже освобождение крестьян погубило, оставило без необходимой твердой власти бедный и темный народ русский. Он говорил, что так называемая культура - это гибель России, что земские и городские учреждения - это не что иное, как говорильни, где ораторствуют лишь “люди негодные, безнравственные, не живущие со своими семействами, только и помышляющие что о личной выгоде и популярности и сеющие лишь разврат и смуту”. Он говорил, что новые судебные учреждения представляют собой говорильни адвокатов, благодаря которым самые ужасные преступления остаются безнаказанными. Он говорил, наконец, что самая ужасная говорильня - это печать, задача которой сеять раздор и недовольствие, развращать людей мирных и честных, разжигать страсти, расшатывать уважение к власти и побуждать народ к самым вопиющим беззакониям. “Во имя Бога” К. П. Победоносцев заклинал царя спасти Россию, вырвать с корнем мысль о какой бы то ни было, хотя бы самой скромной, конституции, избавить страну от этой заразы, решительно отвернуться от путей, ведущих вперед, которые привели только к убийству Александра II, и резко повернуть к старому, прибрать к рукам земские и городские учреждения, укоротить права нового суда, придушить печать, всемерно ослабить результаты освобождения крестьян и железной рукой утвердить самодержавный порядок в России.
Это были как раз те слова, каких после убийства отца ждал напуганный пережитой драмой Александр III. К. П. Победоносцев оказался победителем по всей линии: его речь о гибельности конституции, о пагубности культуры и прогресса оказалась программной речью. Целые сорок лет именно эта программа предуказывала жизнь России. Не кому иному, как именно К. П. Победоносцеву, воспитавшему Александра III, было поручено воспитание и Николая II. На целые сорок лет были туго завинчены гайки государственной машины. Удивляться ли, что “сжатый царь”, лишь на время бурно вырвавшийся в памятные дни 1905-го года,, в конце концов разорвал котел и разбросал во все стороны обломки в недолгие месяцы свободы, последовавшие за “великой и бескровной” революцией 1917-го года?!
