Николай Гумилев. Слово и Дело - страница 255
Понимал это и Гумилев. Опасность попасть в число случайных жертв послекронштадского водоворота для него миновала, а в качестве деятельного мятежника он чекистов интересовать не мог, ибо таковым не являлся. Наступила возможность окончательно предать забвению политику (осевшие волею случая без движения крамольные деньги так, без движения, бессрочно, и держать), водвориться к осени с женой и дочкой вновь на Преображенскую, и сосредоточиться на творческих замыслах, которые виделись теперь один заманчивей другого.
Он с удовольствием просмотрел изящные корректурные оттиски, полученные от «Петрополиса», и решительно проставил посвящением на титуле будущего «Огненного столпа»:
АННЕ НИКОЛАЕВНЕ ГУМИЛЕВОЙ
Это была благодарность за перенесенные без него горести в бежецкой глуши и в тревожном июньском Петрограде. Еще через несколько секунд со страниц корректуры посыпались все посвящения к стихам, и померкло, угаснув, имя Одоевцевой. Прибывшую невесту Георгия Иванова добродушный учитель встретил в Доме Мурузи насмешливым брюзжанием:
– Вы только вспомните, кем Вы были, когда впервые переступали этот священный порог. Вот уж, правда, как будто о Вас: «Кем ты был и кем стал». А ведь только два года прошло! Просто поверить трудно. Все благодаря мне – не вздумайте спорить. И все-таки Вы скоро отречетесь от меня, как, впрочем, и все остальные…
– Неправда! – серьезно возразила ему Одоевцева. – Никогда, никогда я не отрекусь от Вас, Николай Степанович.
По всей вероятности, в московские дни Гумилев заручился влиятельной поддержкой, ибо вопрос об открытии в доме Мурузи «Клуба поэтов» был решен моментально. Так же быстро нашелся и меценат Зигфрид Кельсон (оборотистый юрист из петроградской коллегии правозаступников), согласившийся взять на себя расходы по устроению при «Клубе» кабаретного театра и буфета[562]. Из Ростова-на-Дону был вызван Сергей Горелик с актерами, а пока Гумилев при помощи молодежи из «Цеха поэтов» и «Звучащей раковины» своими силами готовил первые представления – торжественное открытие арт-кабаре 11 июля и сценический вечер Габриэля д’Аннунцио, посвященный подвигам великого итальянского поэта, героя мировой войны и президента самопровозглашенной в городе Фиуме «Республики Красоты»[563].
На открытие «Клуба поэтов» Гумилев и Георгий Иванов отправились звать Ахматову. Та провела их в свою келью на Сергиевской улице какими-то запутанными ходами и, прежде приглашения, выслушала от Гумилева весть о самоубийстве Андрея Горенко. Не дрогнула, взяла письма из Севастополя от матери и сестры, отложила, не распечатав. Но когда Георгий Иванов, неловко прервав молчание, заикнулся о грядущем поэтическом вечере – отказалась наотрез:
– У меня сейчас не такое настроение, чтобы где-то выступать!..
Ахматова объяснила гостям, что уже обещала выступить в тот же день, в понедельник 11-го, в «Петрополисе», а идти потом еще и в Дом Мурузи, где люди будут веселиться, она не хочет. Гумилев стоял хмурый, проклиная себя за то, что захватил «Жоржика» (исключительно, чтобы не вызвать ревнивых подозрений у Шилейко, если тот окажется на Сергиевской). Ахматова же, словно позабыв об Иванове, стала доверительно рассказывать Гумилеву о распре с Зиновием Гржебиным, который в голодовку военного коммунизма получил от нее издательские права и теперь не хочет уступить их «Петрополису». Гумилев нехотя откликнулся:
– Формально Гржебин прав – ты же подписала договоры…
– Гржебин не прав уже потому, что он Гржебин! – весело воскликнул, напоминая о себе, третий лишний, вскочил и начал галантно откланиваться. Ахматова отомкнула отдушину в углу комнаты: показался сводчатый проем винтовой потайной лестницы, погружавшейся через три ступени в непроглядный мрак.
– О! Просто какая-то «Пиковая дама»! – восхитился Иванов и, напевая, смело застучал каблуками по каменным плитам.
Гумилев помедлил у сводчатого входа. Он вдруг начал горячо доказывать Ахматовой, что она всегда и везде понимала его превратно, что нельзя сидеть со своим горем одной в этой жуткой конуре, что он специально хотел вытащить ее выступать, что он…
