Николай Гумилев глазами сына - страница 2

Шрифт

Интервал

…Я не оскорбляю их неврастенией,

Не унижаю душевной теплотой,

Не надоедаю многозначительными намеками

На содержимое выеденного яйца,

Но когда вокруг свищут пули,

Когда волны ломают борта,

Я учу их, как не бояться,

Не бояться и делать, что надо.

И когда женщина с прекрасным лицом,

Единственно дорогим во вселенной,

Скажет: «Я не люблю вас», —

Я учу их, как улыбнуться,

И уйти, и не возвращаться больше.

А когда придет их последний час,

Ровный, красный туман застелет взоры,

Я научу их сразу припомнить

Всю жестокую, милую жизнь,

Всю родную, странную землю

И, представ перед ликом Бога

С простыми и мудрыми словами,

Ждать спокойно Его суда.

Чтобы понять истоки этой поэзии, характер человека, написавшего такие стихи, чтобы разобраться в причине его гибели и в том, почему Россия в начале XX века отвергла для себя исторический вектор, носителем которого были люди, подобные Николаю Гумилеву, — мало знать творчество поэта. Необходимо войти в исторический, культурный, общественный контекст его биографии, его времени. И здесь как раз актуальным становится все, что касается жизни этого выдающегося человека, его отношений с эпохой, с современниками, с самим собой, наконец. Во многом на эти вопросы отвечает новая книга воспоминаний о Николае Гумилеве. Впервые в ней публикуется биография поэта, написанная сыном Н. Гумилева Орестом Николаевичем Высотским. В биографии (наиболее полной) замечательно соединены жанр воспоминаний, благоговейное волнение летописца семейных преданий, строгость исследователя, тактичная пристрастность сына, гордящегося своим великим отцом, непримиримая твердость в отношении к излишне вольным интерпретаторам драматических поворотов на жизненном пути поэта. Это многолетний труд О. Высотского, до публикации которого он, как и его брат по отцу Л. Гумилев, к сожалению, не дожил. Но читатель сможет оценить мужественность и традиционное благородство стиля воспоминаний О. Высотского, прожившего долгую и трудную жизнь, ученого и поэта, участника Великой Отечественной войны, побывавшего и в сталинских застенках, оказавшегося после распада СССР за границей, в Молдавии, и похороненного там, в чужой земле Тирасполя. Думаю, что Николай Гумилев был бы доволен своими сыновьями, они ни в чем и никогда не посрамили имени отца. Как написал О. Высотский: «Потомки поэта Гумилева старались достойно продолжить традиции рода».

Мемуары других авторов составлены и прокомментированы В. Крейдом. Это материалы, которые не попали в книгу «Николай Гумилев в воспоминаниях современников» либо вошли в нее в сокращенном виде. Верю, что с появлением новой книги о жизни поэта не только читатель дождался глубокого и серьезного знакомства с ним, но и Николай Гумилев, окончательно и бесповоротно вернувшись через десятилетия в родное Отечество, дождался того читателя, к которому обращался когда-то, не сомневаясь, что этой встречи никто и ничто отменить не может:

…Пусть он придет! Я должен рассказать,

Я должен рассказать опять и снова,

Как сладко жить, как сладко побеждать

Моря и девушек, врагов и слово.

Геннадий Красников

Орест Высотский^>{1}

Николай Гумилев глазами сына

ГЛАВА I

Родословные корни

Хотя этого ждали и к нему готовились, но, как всегда, начавшиеся ночью предродовые схватки вызвали переполох. В доме все проснулись, горничную послали за акушеркой, кухарка, на кухне громыхая кастрюлями, принялась разжигать плиту, чтобы согреть воду, старая нянька то и дело подходила к окну, стараясь сквозь шум дождя услышать подъехавшего извозчика, а затем семенила в спальню к роженице, подбадривая ее:

— Сейчас, сейчас, барыня, вот приедет Дарья Семеновна, и все будет хорошо, уж потерпите, голубушка.

Наконец послышался цокот подков по булыжной мостовой, и в прихожую вошла женщина в черной шляпе, с плоским чемоданчиком. Степан Яковлевич сам помог ей снять пальто и проводил в гостиную, где сидела его старшая дочь Шурочка, машинально сжимая и разжимая руки и судорожно зевая.

Акушерка с горничной скрылись за дверью спальни, нянька пошла в детскую, откуда послышался плач проснувшегося Мити, и в гостиной наступила напряженная тишина. Только шум дождя и рев ветра с моря стали еще слышнее. Гумилев ходил по комнате, слегка прихрамывая и морщась от ревматической боли, покусывая волоски седеющей бороды, и его тень тоже двигалась по стене и дрожала от колеблющегося пламени свечи. Шурочка продолжала нервно зевать.