В тот момент я не мог себе представить реальной судьбы этой записки. Потом пришлось восстанавливать все по моим стенографическим записям, благо хватило ума их не сжечь...
Теперь оставалось только проститься с Челомеем, и можно трогаться в путь. Владимир Николаевич меня принял немедленно. Он был полон впечатлений от последних встреч на полигоне и остро переживал постигшую нас неудачу. В ней он больше всего винил Дмитрия Федоровича Устинова, для которого не жалел эпитетов. Постепенно страсти улеглись, и разговор перешел на наши повседневные дела.
- Ты должен больше помогать мне, - неожиданно произнес Владимир Николаевич.
Я несколько опешил и стал говорить о наших делах, о предполагаемых решениях, своих задумках.
Челомей перебил меня:
- Нет, я о другом. Хватит тебе сидеть заместителем начальника КБ у Самойлова. Это конструкторское бюро ты должен возглавлять сам. Так лучше для дела, и мне ты сможешь больше помогать. Надо расти.
Как и всякому человеку, мне было лестно такое предложение. Похвалы всегда приятны. К ответу я не был готов - меня моя должность устраивала, и я не задумывался о служебном продвижении, тем более что считал своих начальников людьми достойными и знающими.
В свою очередь я задал вопрос:
- А куда вы думаете назначить Самойлова?
- Найдем куда, - отмахнулся Челомей, - пусть тебя это не волнует.
Но я все же стал настаивать. Чувствовалось, что у Владимира Николаевича решения нет и он начал импровизировать на ходу.
- Назначим его начальником приборного производства. Будет реализовывать твои разработки. И вообще, что ты о нем беспокоишься? Я его работой недоволен, пора менять. Ты на эту должность подходишь куда лучше.
С такой ситуацией я согласиться не мог. Самойлов много лет проработал начальником КБ, с делами справлялся не хуже других, а к тому же был моим другом. Занимать его место я не хотел.
Однако спорить я не стал. О чем бы я ни говорил, что бы ни делал, в подсознании острой занозой сидели разговоры с Галюковым, его предупреждения. Вот и сейчас я подумал: "А интересно, что бы сказал Челомей, знай он то, что знаю я? Продолжил бы он свой разговор?" Здравый смысл и практика взаимоотношений в нашем ОКБ отвечали: нет...
- Владимир Николаевич, какой смысл обсуждать все это перед отпуском? Вот вернусь, и, если вы не передумаете, можно будет возобновить разговор, ответил я.
- Я уже все обдумал, и решение принято. Так и считай. Вернешься из отпуска, оформим приказом, - отрезал Челомей.
Больше к этому разговору мы не возвращались никогда...
Итак, я - в отпуске.
Позади короткий перелет, и вот уже машина тормозит у знакомых зеленых ворот пицундской дачи. В доме все идет по давно заведенному распорядку. Отец занят послеобеденной почтой. Коротко здороваемся.
- Ты пообедай, а я пока закончу читать. Потом пойдем погуляем, - говорит он и возвращается к тоненьким листочкам с красной типографской шапкой расшифрованным донесениям послов. Все, как обычно.
Через час-полтора дела закончены, и мы выходим на аллейку, тянущуюся вдоль пляжа. Но сначала заходим в соседний дом за Микояном.
Мне не терпится узнать, что же происходит, но вопросов не задаю. Надо будет - сами скажут.
И все-таки, не утерпев, вставляю в их разговор:
- Я привез запись, Анастас Иванович. Что с ней делать?
- Вернемся, отдашь Анастасу, - отвечает за Микояна отец. - Вчера приезжал к нам Воробьев, секретарь Краснодарского крайкома, - продолжил он. - Мы его спросили обо всех этих разговорах с Игнатовым. Он все начисто отрицал. Он у нас тут целый день пробыл. Еще пару индюков в подарок привез, очень красивых. Ты сходи на хозяйственный двор, посмотри.
Считая тему исчерпанной, отец вернулся к текущим делам.
Я оторопел. Так значит, они все эти дни не только ничего не предпринимали, но даже не пытались выяснить, соответствует ли истине полученная информация?!
"Поговорили с Воробьевым", - но если он действительно о чем-то договаривался с Игнатовым, что-то знает, то, без сомнения, им ничего не скажет. Интересно, чего они ожидали: признания в подготовке отстранения Хрущева? Что это? Наивность? Как можно проявлять такое легкомыслие?
