В переводе с бюрократического лексикона это означает, что и в московском архиве по приказу отца ничего не сжигали. Такие дела бесследными не остаются, на уничтожение документов требуется указание, составляется акт или хотя бы письмо, предоставляющее его подателю свободу действий. Иначе вся ответственность ложится на хозяев архива, взять ее на себя без письменного распоряжения они не решились бы.
В результате проведенного расследования реальное подтверждение получило лишь уничтожение документов, обнаруженных в сейфе Берии в 1953 году после его ареста. Члены Президиума ЦК тогда единодушно решили их сжечь, не читая. Кто знает, какой компромат накопил на них Лаврентий Павлович. Но об этом случае отец пишет в своих мемуарах.
Так лопнула и вторая фальшивка, хотя думаю, что с попытками ее реанимации мы еще столкнемся, и не раз. Казалось бы, на этом можно поставить точку. Но оказалось рано, фальсификаторам все неймется. Уже упоминавшийся выше Филипп Денисович Бобков, пересевший из кресла главного надзирающего за советскими дисседентами на место шефа безопасности крупнейшего российского частного концерна "МОСТ", недавно выпустил книгу своих мемуаров "КГБ и власть", где уже на излете жизни еще раз плеснул грязью на отца, а заодно зацепил и меня. Фальшивка составлена искусно, в ней не упоминаются имена, не приводятся даты, даже не говорится, о чем, собственно, идет речь. Воспроизведу текст дословно:
"Как-то раз Шелепин вызвал меня и сказал:
- Есть тут один физик, который решил поделить лавры с сыном Хрущева Сергеем. Они что-то там разрабатывали. Надо, чтобы он не претендовал на эту работу, ибо она сделана Сергеем Хрущевым.
И Шелепин попросил меня встретиться с этим ученым. "Не очень-то все это прилично!" - подумал я и прямо сказал об этом.
- Ваше мнение меня не интересует! - оборвал он меня.
Я вышел. Решил, что надо все продумать не горячась. Не было сомнений, не наше это дело - вмешиваться в подобные ситуации. Однако я не имел права отказаться выполнить приказ. Ну что ж, придется подчиниться, надо только хорошенько во всем разобраться.
Оказалось, ученый был болен, и я не стал его беспокоить. Дня через два Шелепин позвонил и спросил, почему я не докладываю о выполнении приказа. Мои объяснения его явно не удовлетворили.
Я выяснил, что физик болен несерьезно, и, получив приглашение, поехал к нему. За столом мы заговорили об их совместной с Сергеем Хрущевым работе, ученый подробно рассказал обо всем, и мне стало ясно: его вклад в разработку значительно больше, чем Хрущева. Судя по всему, хозяин дома уже догадался о цели моего визита и заявил, что данная работа не имеет для него существенного значения, так как он занят другими, более интересными проблемами, а для Сергея Хрущева она очень важна. Словом, он готов отказаться от авторства в пользу Сергея. Расстались мы дружелюбно, но на душе у меня было скверно. Утром я позвонил Шелепину и доложил о выполнении поручения.
- Зайдите!
Захожу. Чувствую: он весь в напряжении, ждет моих разъяснений.
- Ну что?
- Ваше распоряжение выполнил.
- Но ведь он был болен!
- Пришлось воспользоваться его приглашением. Вы же приказали.
- Вы представились?
- Конечно. Показал ему удостоверение и все объяснил.
- Что именно?
- Сказал, что интересуюсь степенью участия Сергея Хрущева в их совместной работе. Расстались по-доброму, он обещал больше не претендовать на авторство и предоставить эту честь Сергею Хрущеву. Хотя, если откровенно вам сказать, Александр Николаевич, Хрущев безусловно, замахнулся не на свое.
Шелепин улыбнулся, и мне показалось, у него отлегло от сердца. Видимо, он и сам боялся за исход моих переговоров. Уверен, все это не он придумал, просьба, скорее всего, исходила от Сергея, а возможно, от самого Никиты Сергеевича".
Прочитав этот пасквиль, я сразу вспомнил прозвучавшие в октябре 1964 года из уст Шелепина голословные обвинения в присвоении мне без защиты докторской степени, - очень уж они похожи, как бы написаны одной рукой. Поначалу я решил не реагировать, - всякому непредвзятому читателю ясно, что это ложь, иначе обвинения прозвучали бы куда конкретнее, неотразимее. И я снова ошибся. Рассказ Бобкова пошел гулять по российским изданиям, и уже воспринимается публикой за истину в последней инстанции. И снова мне приходится оправдываться. Собственно, оправдываться стало возможным благодаря двум ошибкам, вернее, профессиональному недосмотру Бобкова. Почему-то в свое время Шелепин, а за ним все его приближенные считали меня физиком, хотя моя специальность управленца ничего общего с физикой не имеет, она ближе к математике. По старой памяти называет меня физиком и Бобков. Хотя какая, казалось бы, разница, физик или нефизик, но дело еще и в том, что я никогда не гнался за авторскими свидетельствами, выдаваемыми за изобретения или, тем более, за открытия. Оформление этих бумаг - дело хлопотное, а ничего по-настоящему оправдывающего затраты времени на оформление документов мне за свою жизнь придумать не удалось. Все мои авторские свидетельства коллективные, полученные на работы, выполненные в отделе. Оформлял их обычно один из авторов, любитель этого дела, на счету которого числились сотни свидетельств. Да и таких, с позволения сказать, изобретений с моим участием наберется не более десятка. Нет у меня и статей, описывающих серьезные открытия. Не сложилось. Не открылась во мне жилка, из которой произрастают те, кого называют генераторами идей. Моя стезя - распознание в массе казалось бы заманчивых предложений того единственного "жемчужного зерна в навозной куче", которому принадлежит будущее, разработка его, доведение до ума, воплощение этой уже сгенерированной кем-то идеи в жизнь. Поверьте, это тоже очень увлекательно. Но тогда спрашивается, чего же добился от анонима Бобков? Ничего. Не появилось никаких сенсационных публикаций за моим именем. А это могло бы стать единственным возможным результатом переуступки мне чужих лавров. Поэтому не называются в книге ни имена, ни даты, иначе ложь опровергалась бы с порога. Теперь же только от противного, отсутствием результата и можно доказать, что Бобков, как и прежде, занимается инсинуациями.
