Но капитан все продолжал рассуждать, а специалист по фокусам все не спускал с него глаз, кусал себе кулак и дергал ус и прямо лопался от нетерпения.
«Разве такое объяснение более дико, чем какое-либо иное, имеющееся в нашем распоряжении? Но что оно означает, джентльмены? Человек, заглянувший вперед, вынужден будет признать, что чему быть, того не миновать, иными словами, что вся наша свобода — не более, как смехотворная иллюзия. А такой вывод для человека непереносим — бедняга не выдержит и непременно сойдет с ума!»
Профессор шарлатанства теперь уже тоже ходил взад-вперед, уставя взгляд в землю и весь кипя негодованием, что не видит ее насквозь. Казалось, ему все и вся внушает подозрение.
Зашла было речь о научной экспедиции, но куда там: откуда у Общества средства? «Однако промысловое плаванье, — заметил капитан, — китобойное плаванье самоокупаемо, а в качестве побочного интереса, после хорошей охоты…»
«Почему бы не принять со смирением, что посылает бог? Для чего задаваться такими вопросами?» — говорил мистер Ланселот.
Но глаза капитана зажглись огнем, как бывает с ним, когда спускают вельботы (вернее, бывало раньше, до его болезни). Он прожигает нас ими насквозь. Скажи он мне тогда, что я пальцем не могу шевельнуть — фокус, который обычно показывают гипнотизеры в цирке, — и у меня, клянусь, рука обратилась бы в камень. «Верно одно из двух, — говорит он, — либо будущее, предопределено, и в этом случае мы утонем, как уже один раз утонули — мы или наши тени, неважно, — погибнем именно так и именно в том месте, сколько бы мы его ни сторонились; либо же мы можем уклониться от судьбы, и тогда нет причины нам не побывать в точке нашей предполагаемой гибели хоть тысячу раз. Там можно увидеть и услышать немало чудес — ближе к Южному полюсу. К югу от Невидимых островов лежит область, на которую не распространяются законы корпускулярного мира. Там люди становятся поэтами, ясновидцами. — Толстяк снова попытался его перебить, но безуспешно. — Что до меня, — говорит Заупокой, — то я лично намерен избороздить тамошние воды вдоль и поперек и узнать, что там такое есть».
Оглянуться не успели, а уже все, кто оставался из команды, были с ним заодно, все заразились, как в плавании, его пылом и клялись добраться до истины, пусть хоть ценой своей погибели, чем, на мой взгляд, дело и должно было кончиться. Однако и сам я, дружище, тоже заложил свою бессмертную душу, как и все остальные. Даже ученые-специалисты и те разволновались, и специалист по шарлатанству в том числе — вот тебе и специалист. Кто-то назвал старого слепого моряка по имени Иеремия, что, мол, его бы неплохо заполучить на корабль. Такой, говорят, слепец, прямо чудотворец. И только один мистер Ланселот сидит в кресле и трясет головой. «Капитан, — говорит он. — Вы в жизни не соберете для этого дела команду». — «Полкоманды у меня уже есть!» — возражает Заупокой. А дочка его выглянула из кухни и так на мистера Ланселота посмотрела, что и крокодил бы от такого взгляда съежился. «Соберете полную команду, — говорит мистер Ланселот, — и я тогда с ними первый выйду в море!» — «И Билли Мур тоже!» — это я. И еще кое-кто крикнул: «Клянетесь спасением души?» — это капитан. Ну, мы и давай клясться кто во что горазд. А капитан мечется, каждому в глаза заглядывает. Словом, мы и сами не поняли, как это получилось, но мы прогорланили всю ночь напролет и пили как проклятые, так что небу было жарко…
Билли вдруг оборвал свой рассказ и потряс головой.
— Да, брат, вот уж была ночка так ночка. Можешь мне поверить.
Я ему поверил.
Он смотрел в морскую даль.
— Но клятвы — что! Клятвы вянут. Слова, даже самые сочные и сладкие, постепенно скисают и в конце концов рассыпаются прахом. Не на клятвах стоит мир. Время идет, ты оказываешься совсем не в том месте, которое так подействовало на твои нервы, и уже сам не знаешь, то ли тебе посмеяться над собственной бестолковостью, то ли уж вовсе свалять дурака и попытаться придать этой бестолковости толк, а после пусть хоть потоп — чем, как правило, дело и кончается.
Он по-обезьяньи прытко вскарабкался выше и, выдыхая клубы пара, перебрался по рее к следующему пострадавшему штагу.
