Генри провел ладонями по груди и бокам. Он все еще не спускал взгляда с двери, прикидывая, не швырнуть ли вслед грузовику свои яростные извинения. Кэлли стояла, прислонившись к доске для резки хлеба, подбоченившись и внимательно на него глядя. Когда глаза их встретилась, она спросила:
— Мистер Сомс, у этого человека в самом деле есть жена?
Он кивнул.
— Диабет. Кроме желе, она ничего есть не может.
Он грузно повернулся к мойке и сунул туда грязную чашку и ложку.
— Ничего себе, я бы сказала, выдержка.
Генри насупился, он снова представил себе, как она стоит, задорно подбоченившись, и, улыбаясь, забавляется игрою в секс, как мальчишки забавляются, подкладывая под колеса поезда пистоны… Представил себе и шофера, у которого дома умирает жена, а он, старый козел, как ни в чем не бывало ухмыляется, пялясь на Кэлли… И себя, Генри Сомса, протягивающего руку, чтобы, видите ли, погладить мужика.
— Я становлюсь старой бабой, — сказал он. Он ущипнул себя за верхнюю губу.
Кэлли не стала его опровергать.
— Вы очень славная старушка, — сказала она без улыбки.
Ее голос звучал устало. Она отвернулась и безучастно смотрела в темноту. Он обнаружил, что плохо различает черты ее лица. Вот и зрение сдает, как и все у меня, подумал он. Острая боль на мгновение пронзила его грудь, затем ушла — похоже на мышку, которая высунулась из норки и сразу юрк назад. В его памяти снова прозвучали ее слова про славную старушку. Генри был тронут. Тронут и подавлен. Он оперся на край мойки и ждал, чтобы успокоилось дыхание. Он сейчас все время чего-нибудь ждет. Ждет посетителей, ждет, когда раскалится жаровня, ждет ночи, ждет, когда наступит утро и под окном у него запоют эти сволочные пташки, серые в белую крапинку. Долго ли ждать? — подумал он. Снова осторожное прикосновение боли. Он откашлялся.
8
Прошло четыре ночи после того случая с шофером, и Генри осознал со всей ясностью, в каком сложном положении он оказался. Суббота. Вошел Джордж Лумис, пьяный в дым, и сказал:
— Генри Сомс, кобель старый, я явился занять место покойного Кузицкого.
Кэлли не хуже Генри знала, что Джордж Лумис говорит это просто так, что это у него своего рода извинение, пусть идиотское, но Джордж Лумис не умеет извиняться иначе. Если же Кэлли этого не знала, то она дура. И все же при этих словах она повернулась как ошпаренная и посмотрела на него с возмущением.
— Надо же такое ляпнуть! — сказала она.
— Ваша правда, мэм, — ответил он.
Она сказала:
— Ты пьян. Ехал бы домой да проспался.
— Ладно, Кэлли, — сказал Генри.
— Пьянство — зло, — кивая, сказал Джордж. — Кто пьет, тот служит дьяволу. Как только не стыдно. Пойди ко мне на ручки и расскажи про «дьявольское зелье». — Он вдруг перегнулся через стойку, пытаясь схватить Кэлли за руку, но она увернулась. Она побледнела и сказала очень серьезно:
— Я тебе башку разобью, Джордж Лумис, вот увидишь.
Джордж Лумис сел с какой-то печальной улыбкой и подпер голову рукой.
— Она отдала свое сердце другому, — сообщил он, глядя на Генри. Потом выпрямился и обернулся в сторону Кэлли. — А ведь он ублюдок, мисс Уэлс, — сказал он. — Говорю это для вашего же блага. Он будет напиваться каждый вечер и колотить вас палкой.
Кэлли посмотрела так, словно сейчас и впрямь его ударит — кулаки стиснуты, скулы напряжены, — а Генри подошел и встал между ними.
— Джордж, давай-ка я принесу тебе кофе, — сказал он. Он вынул блюдечко и чашку.
— Я никого не желал оскорбить, — сказал Джордж. — Просто старался исполнить свой долг христианина.
Генри мрачно кивнул, наливая в чашку кофе.
— Кэлли очаровательная девушка, — сказал Джордж. — И человек она настоящий. От души ею восхищаюсь.
Генри сказал:
— Выпей кофе.
— Всем сердцем предан Кэлли Уэлс. Не шутя подумываю о браке. Но в данный момент… — он замолчал, лицо его стало серым, — в данный момент, прошу прощения… меня будет рвать.
У Генри вдруг расширились глаза, и он махнул рукой Кэлли.
— Подай миску, — сказал он.
Она вскочила, бросилась к мойке и принесла оттуда миску для жаркого. Джорджа вырвало. После этого они перетащили его в пристройку и уложили на ковер, подстелив одеяло. Он сразу же уснул. Генри опустился возле него на колени и, качая головой, гладил его по плечу, как ребенка.
