Сергееву иногда казалось, что этот запах гвоздики никогда не выветривается из его квартиры. Наоборот, становится только сильнее после ее ухода. Пряный, сильный, запоминающийся запах. Он даже начал нравиться ему — словно в квартире курили не сигареты, а жгли благовонные палочки. Но эти симпатии зависели от настроения и фазы их взаимоотношений. Когда они ссорились, он ненавидел эту гвоздичную вонь — до тошноты, до аллергии, до слезящихся глаз. Когда же она вот так возлежала на диване или на кровати в спальне, бесстыдная и целомудренная одновременно, как языческая богиня, запах ее индонезийских сигарет казался ему фимиамом.
— О чьем прошлом я должен спрашивать?
— Ну, о моем, например.
— Не хочу.
Он варил кофе, стоя на кухне, с полотенцем, обмотанным вокруг бедер, и мог видеть ее через отражение в зеркале стенного шкафа.
— Я тебе не интересна?
— Ты? Интересна.
— Я интересна, а то, что меня касается — нет?
Шипел газ в конфорке. От турки поднимался чудесный аромат свежемолотого кофе — коричневая пенка уже начала расти, готовясь рывком выплеснуться на плиту, и испортить Сергееву удовольствие от приготовления и потребления любимого напитка. Он ненавидел чистить плиту после того, как кофе сбегал, но и терпеть коричневые пятна, похожие на коросту, на белоснежной эмали до прихода домработницы — тоже было выше его сил. Кофе, обыкновенно, сбегал два раза из пяти, доказывая Михаилу, что жизнь — беспрерывная цепочка компромиссов и с этим пора смириться.
Сегодня ему не хотелось ссориться.
— Мне интересно то, что касается нас.
— Я знаю, почему ты никогда не задаешь вопросов. Для того чтобы самому не давать ответов.
Пенка подошла к верху джезвы, и в тот момент, когда Сергеев, наконец-то, погасил газ, Вика вошла в кухню, не потрудившись набросить на себя хоть что-то.
Без каблуков, босая, она была Михаилу чуть выше плеча. Беспричинно разгневанная. Выплескивающая наружу желание поскандалить. И удивительно красивая.
Сергеев, глядя на нее, удивлялся — как совокупность, в общем-то, далеких от совершенства черт, даёт столь впечатляющий результат? Чуть длинноватый нос, выделяющиеся скулы, не самая совершенная по форме грудь, не самые длинные в мире ноги… Список несовершенств можно было бы продолжать, если бы не результат, который, как убедился Сергеев, опустив взгляд на полотенце, которым были обмотаны его бедра, был, что называется, налицо.
— Ты разберись, что для тебя проще — отвечать на вопросы или выслушивать ответы? — сказал он с примиряющей интонацией.
— Лживые ответы?
— Ну, зачем же так?
— Хорошо. Не до конца правдивые?
— Я бы предпочел другую формулировку — не до конца откровенные.
— Послушай, Сергеев, — сказала она, наблюдая, как он разливает по керамическим чашечкам густой, сладкий кофе. — Я всегда думала, что в этой стране могу узнать все и обо всех. Включая детские симпатии, сексуальные пристрастия и гастрономические выверты.
— У меня нет гастрономических вывертов, и ты все знаешь о моих сексуальных пристрастиях.
— А детские симпатии?
— Если сказать честно, то в детском саду мне нравилась девочка по имени Галя. Мы с ней спали.
— Что? — она удивленно подняла брови.
— Наши кровати стояли рядом. И во время дневного сна она трогательно держала меня за руку.
— Очаровательная деталь.
— Но это еще не все.
— Да?
— Да. Еще мне нравился мальчик Сережа…
Она засмеялась своим бархатным смехом, от которого у Михаила по спине бежала теплая волна.
— Ты меня пугаешь!
— С Сережей было интересней играть, но Галя так держала меня за руку во сне, что я просто не мог ей изменить.
— Ты меня разыгрываешь?
— Нет, просто рассказываю о своих детских симпатиях. Ты же просила.
— О детских симпатиях ты готов со мной говорить?
— Да. Пей кофе — остынет.
— А о своем недавнем прошлом.
— Нет.
— Сергеев, — она подошла к нему вплотную, прижалась всем телом и пристально посмотрела ему в глаза снизу вверх.
Она почему-то редко называла его по имени, даже в интимные моменты.
— Я тебе обещаю, что когда-нибудь, рано или поздно, я расскажу тебе твою биографию. От и до. За исключением детского сада. Хочешь ты того или не хочешь — я узнаю о тебе все. Ты мне веришь?
