— Это может быть очень поучительно, — сказал
монах Лазарь.
Иустин-наместник стал отнекиваться:
— Нет, — говорит, — никогда со мной на Святках
ничего такого поучительного не происходило. Было, правда, одно совсем уж
дурацкое приключение, серьезно изменившее всю мою жизнь, но из него никакой
морали не извлечешь. И такое невероятное, что в него даже трудно поверить.
— Ну, тогда ты о нем только расскажи, а мы
попробуем извлечь какое-нибудь назидание, — сказал рассудительно отец Дионисий.
Лазарь согласился начать, предварив свое
повествование кратким описанием жанра:
— Во-первых, события должны происходить между
Рождеством и Крещеньем, то есть на Святках по определению. Во-вторых, в
рассказе должен быть некий элемент недоразумения или мистификации, и в конце
концов недоразумение должно быть разрешено, а мистификация разоблачена.
Все задумались над своими сюжетами.
— И в-третьих, все заканчивается преображением
жизни. Если этого нет, то это просто байка! — заключил он.
Все многозначительно переглянулись, дивясь
серьезности задачи.
— Ну тогда ты и начинай, — сказал игумен Иустин.
— У меня есть сестра, — повел рассказ
монах Лазарь. — Хоть и младшая, а очень строгая и требовательная, то есть
требования к жизни у нее непомерные. Гордая такая девица. Самолюбивая. Сама к
себе невероятные предъявляла претензии — и нос у нее длинный, и глаза
маленькие, и ляжки толстые, и осанка дурная, и походка кривая. Сама же была
прехорошенькая. Волосы белые, густые и длинные, глаза голубые огромные, кожа
нежно-розовая, гладенькая… Так вот, самой большой гадостью ей казалось, когда
кто-то говорил ей:
— Настенька, какая же ты хорошенькая!
Тут она просто взвивалась, считая это за
издевательство.
— Ну да, — басом говорила она, — вон какая
жирная, страшная!
Мечта у нее была преобразить себя до
неузнаваемости — волосы свои шикарные обстричь “а ля тифоз”, покрасить в черный
цвет, а на лицо очки надеть… Но мать чуть не на коленях перед ней встала, чтоб
она этого не сделала. Вот такая у меня была сестра — была, потому что сейчас
она очень изменилась. Ну а тогда казалось ей, что она не только такой неуклюжий
жирный урод, но еще и что поет она плохо, и рисует отвратительно, у самой же и
голос прекрасный, и слух, и способности к живописи. Но особенно несносна и
придирчива была она к окружающим. Прежде всего, конечно, ко мне и к моим
друзьям. И нецелеустремленные мы, и расслабленные, и вообще — дураки. Школьный друг
мой Алеша, впрочем, зная некоторые ее особенности, частенько над ней
подшучивал. Прежде всего — конечно же, отмечал, как она похорошела, на что она
ужасно злилась и фыркала. Затем восклицал с удивлением:
— Как же ты похудела!
Тут уж она просто с места вскакивала и кричала,
хлопая себя по бокам:
— Ты что! Посмотри, какая жирная! И вообще —
хватит надо мной издеваться.
Тогда он переменил тактику и стал ей при
встречах сочувственно говорить:
— Какая же ты все-таки страшненькая! Нос у тебя
какой длинный, какие глазки маленькие — такие маленькие, такие маленькие,
одного даже совсем будто и нет.
Но она и на это злилась, хотя, конечно, не могла
не понимать, что он это говорит ей назло. И она ему что-нибудь в ответ такое
выдавала — вредоносное. Так они и пикировались все время. Только все это
получалось у них не смешно и даже не забавно. И я чувствовал, что они не то что
недолюбливают друг друга, но просто даже и терпеть не могут. Во всем они
вступали в противоречие, во всем друг к другу придирались, но она еще в разговоре
с ним такой менторский тон взяла, словно это она нас старше на пять лет, училка
такая.
Придет он ко мне, она тут же возникнет, влезет в
нашу беседу, прицепится к слову и как начнет вещать, словно кто ее здесь
спрашивает, сил нет. Поначалу она критиковала нас, почему это мы, сильные
молодые мужики, сидим себе преспокойно на кухне, а не ведем борьбу с
антинародным правительством. Люди в тюрьмах страдают, в лагерях — вон Сахаров в
ссылке, Буковский в заточении, Солженицын в изгнании, а мы — в Москве. Было ей
тогда лет четырнадцать. Она обещала, что к шестнадцати годам непременно вступит
в какую-нибудь антисоветскую организацию, чтобы нам было стыдно. А Алеша ей
назло говорил, что в партию запросится, раз такие самоуверенные маленькие
училки-выскочки лезут в диссидентство.
