— А ребята где, Сергей Иванович?
А в сердце кольнуло: на происшествии! Ее не взяли. Ей не сказали. Ее оставили рыться в хламе, который скопился на столе за четыре месяца, если верить датам.
— Ребята обедать пошли. И тебе не помешало бы, — проворчал Кошкин. — Что, Мария, идем?
Боже, она теперь и пищу должна принимать под его присмотром?
— Идемте, Сергей Иванович. — Пришлось подавить возмущение. — Правда, я не очень голодная.
— Зато я съел бы чего-нибудь с радостью, — бросил как в упрек.
Сидел без обеда из-за нее, сообразила Маша. Приглядывал.
Столовая оказалась маленькой, всего на пять столиков. Все были свободны. Ребята из ее отдела, если и обедали здесь, уже ушли. Узкие окошки-бойницы под самым потолком едва пропускают дневной свет. Тусклое освещение. Серые пластиковые стулья. Серые столы. Стены непонятного цвета — не то темно-голубые, не то тоже серые.
Маша тут же поняла, что обедать здесь больше никогда не будет. Сегодняшний день — исключение. Начальник велел, не поспоришь.
Кошкин грохнул на поднос сразу три тарелки: первое, второе, салат, компот, две булочки с изюмом. Маша ограничилась двумя котлетами и киселем.
— Это все? — Шеф осуждающе качнул головой. — Так ноги протянешь, Бессонова. А мне сильные сотрудники нужны, выносливые.
— Я выносливая, — сдержанно улыбнулась Маша.
С языка просилось: она же не мужик, чтобы сметать столько продуктов за раз. Но промолчала.
— Я сбалансированно питаюсь, Сергей Иванович. — И немедленно соврала: — У меня каждое утро плотный завтрак.
Сегодня утром она, к примеру, выпила стакан воды. Один стакан. Не потому, что нечего было есть. Просто в горло ничего не лезло. Волновалась: как встретят на новом месте, как пройдет первый день. Потому и каша не полезла, которую всегда варила с вечера. И бутерброды не стала делать, знала, что не съест. Стакан воды, и все.
Зря волновалась, встретили нормально. Ровно, без гадких замечаний, без демонстративного игнора. Начальник вон даже обедать без нее не шел, ждал, пока закончит с бумагами. То ли приглядывал за ней, то ли просто по-человечески отнесся.
Ее куда хуже проводили на предыдущем месте.
В кафе на отходную вечеринку пришли всего три человека из пятнадцати. Девица из бухгалтерии, секретарь полковника и молодой опер, с которым они поступили на службу в один день.
Повеселиться не вышло. Барышни напились и стали пересказывать сплетни, знать которые она не желала. Но слушать пришлось.
— Некоторые, Машка, тебя вообще считают колдуньей! — расхохоталась секретарша после особенно мерзкой байки.
— Почему? — поинтересовалась она, делая вид, что пьет шампанское.
На самом деле бокалом она только прикрывалась. Спиртное не лезло в горло. Как и все остальное на столе, во что она вбухала, между прочим, немалую сумму.
— Да потому что у тебя раскрываемость почти стопроцентная! У тебя преступники как под гипнозом во всем признаются, — пробубнил опер, тоже изрядно надравшийся. — Тебе завидуют, Мария. Неужели не поняла?
— Завидуют тому, что я помогаю делать мир чище?
— Ой! — Девица из бухгалтерии сморщила кукольное личико. — Давай только без этих громких слов. «Делать мир чище» — что за пафос?
— Да нет никакого пафоса, я на самом деле так думаю. — Она попыталась объяснить: — Посадили с моей помощью какого-то гада — и людям легче дышится. Не страшно ходить по улицам, спокойнее за детей. Что непонятного?
Ее немногочисленные гости тогда переглянулись. Секретарша выразительно покрутила пальчиком у правого виска. Девица из бухгалтерии просто качнула головой и пару раз беззвучно открыла и закрыла рот — как рыба. А тот, что определялся на службу вместе с Машей, пьяно хихикнул:
— Могла бы просто сказать, что делаешь свою работу. Всего лишь хорошо делаешь свою работу.
Маше хотелось возразить. Хотелось сказать, что это больше, чем работа. Передумала: гости были пьяны и настроены не по-доброму. Пришли из любопытства, а не для того, чтобы пожелать ей доброго пути. Пришлось сделать вид, что она согласна:
— Ладно, я просто хорошо делаю свою работу.
— Вот! — Парень поднял указательный палец. — Вот за это тебя в отделе и не терпят. Слишком потому что. Слишком хорошо ты все делаешь. Слишком хорошо и правильно. Все остальные на твоем фоне — ничто, серость!
