— Ставку сделать хочешь? — спросило лицо постарше и расхохоталось.
Смех подхватили остальные. Никто к нему не прикасался — у всех руки были крепко связаны за спиной. Их освобождали только в одном случае: когда пленных по одному водили за переборку, где стояло большое эмалированное ведро. Затем узлы затягивались по новой. Дважды в день человек, одетый в матросский бушлат, оставлял посреди трюма поднос с хлебом и жбан с ржавой водой. Не проходило и нескольких минут, как на подносе не оставалось ни крошки, а вокруг жбана толпились заключенные. Они по очереди погружали рты в воду и пили, как звери на водопое. Никто никого не толкал, все терпеливо ждали своей очереди, зная, что это единственный шанс на выживание. Вот только и не помогали никому — каждый сам за себя.
Амадео и не пытался вставать — борьба с паникой, страхом и болезнью отнимала все силы. Вдобавок во время общей трапезы вокруг ненадолго образовывалось пустое пространство, и он использовал эту передышку, чтобы собраться с мыслями, хотя в голове все плыло из-за температуры, и накатывала тошнота. Из обрывков разговоров он понял, что похитившие его люди — работорговцы, но куда направляется корабль, никто не знал. В любом случае, сейчас он был бессилен что-либо предпринять — из трюма их не выпускали, и Амадео прилагал все усилия, чтобы не сойти с ума до того, как судно причалит в каком-нибудь порту.
— Жив еще?
Амадео очнулся от забытья и мутным взглядом уставился на тяжелые армейские ботинки перед носом. Рядом нацелилось в пол дуло автомата.
— Жив, ага. Шевелится. Хрена его припечатало, знал бы, что больной, не тащил бы сюда. Перезаражает всех.
— Да плевать, подумаешь, сдохнет парочка. Главное, чтобы этот выжил. Босс не простит, если такой красавчик скопытится.
Смех.
— Сунь ему аспирин, авось доживет.
Чья-то рука стиснула челюсть. Между зубов проскользнула таблетка, и рот наполнился горечью. Тюремщик, нижняя половина лица которого заросла кучерявой бородой, дал Амадео отпить пару глотков из фляжки.
— Хватит, тебе и так нехилая привилегия. Если бы не босс, выкинул бы тебя за борт, отброс, — он сжал лицо Амадео сильнее. — Не люблю красивых мужиков.
— Предпочитаешь страшных? — не удержался от колкости Амадео. Несколько глотков воды оживили злость, похороненную глубоко внутри, и теперь она рвалась наружу.
Глаза бородатого сузились.
— Шутить удумал? Видать, не сильно-то ты и болен, раз рискуешь мне хамить.
Амадео молча смотрел на него. На потрескавшихся губах заиграла легкая усмешка.
— Ты глянь, — присвистнул тюремщик. — Кто там говорил, что он подохнуть собирается? Да он меня сейчас своими прекрасными глазами сожжет на месте!
— Если предпочитаешь кремацию, так тому и быть.
— Ах ты…
Бородатый замахнулся, но второй перехватил его руку.
— Нельзя. Босс тебя за порчу товара по головке не погладит. Идем.
Амадео снова грохнулся на пол. Бородатый напоследок все же поддел его носком ботинка в бок, но боль отозвалась где-то на краю сознания и тут же замолкла.
Снова принесли еду, но Амадео даже не поднялся. Схватка с тюремщиком, пусть и словесная, полностью лишила его сил. Он не слышал шепотков вокруг, не видел, как узники поглядывают на него.
— Держи, — перед носом плюхнулся кусок хлеба. — Ты уже четвертый день ничего не ешь, так и подохнуть недолго.
Амадео приподнял голову с холодного жестяного пола. Темноволосый человек лет сорока, лицо заросло жесткой щетиной. Рубашка разорвана в нескольких местах, обнажая худое бледное тело. Амадео припомнил, что видел его пару раз, склонившегося над ним. Он никогда не смеялся, но глаза смотрели отнюдь не сочувствующе. Так почему он сейчас…
— Жри давай, — буркнул мужчина. — Мы все должны выжить назло этим гнидам. А у тебя, сдается мне, это лучше других должно получиться.
— Почему? — прохрипел Амадео. Горло совершенно пересохло, пара глотков воды только раздразнила жажду.
Мужчина на мгновение отвернулся.
— Ты в бреду все время какого-то Тео звал. Повторял: малыш, Тео, малыш… Я так понял, сынок это твой. У многих тут ни семьи, никого не осталось, а тебе есть, к кому вернуться. Считай это услугой, хотя вряд ли ты когда за нее отплатишь. Хватит пыриться! — прикрикнул он. — Жри, а потом я отведу тебя попить. Сам ты ни в жисть не встанешь.
