Такие есть и среди моих друзей. Рижанин по имени Илан, русский журналист, пишет очерки, переводит с английского, занимается боксом, прилично для любителя играет в шахматы, а летом уезжает в Таджикистан или Киргизию, где пасет овец, собирает лекарственные травы (неплохо оплачивается), ночует в шалашах, а в деревенских магазинчиках покупает уцененные книги. Прекрасная библиотека обошлась ему в смешные деньги.
Несколько лет назад умер мой очень близкий друг, поэт Саша Аронов. О нем стоит рассказать подробно — авось, я когда-нибудь и расскажу. В Саше удивительно органично сочетались огромный талант, писательская мудрость и житейская бестолковость — он был известен уже в двадцать три, а первую книжку выпустил в пятьдесят три. В отличие от множества коллег он не ждал от поэзии никакой награды, потому что понимал: она сама себе награда. После него осталось множество стихов. В том числе, такие:
«Гуляю по морю пешком,
Стучу о море посошком.
Кругом стихия с трех сторон,
А с берега кричат: „Силен“!
Они завидуют тому,
Что я иду и не тону.
А я зато на берегу
Сидеть, как люди, не могу».
Люди моря всегда ренессансны. Люди берега — они тоже хорошие, но другие. Дай Бог всем им счастья.
Мне жаль, что практически исчезло когда-то популярное движение хиппи, детей-цветов. Впрочем, я жалею не их, а нас. Они-то очень большой кусок жизни прожили, как хотели, а год счастливой жизни идет за три. Может, и у нас с вами не все потеряно. Нам ведь тоже не поздно остановиться, оглянуться и из сотни открывшихся дорог выбрать одну свою, или две, или пять. Тогда, возможно, однажды мы найдем в почтовом ящике послание с итальянской маркой и адресом отправителя — «да Винчи».
Четверть века назад мне необычайно повезло: будучи практически «невыездным» (термин, ныне забытый), я вдруг попал в Индию. Причиной тому была дороговизна туристической путевки — она весила с половину «Запорожца» (еще одно почти забытое слово). Секретари Союза писателей, главные редактора журналов и прочие литературные генералы в дальние дали ездили, разумеется, за казенный счет, для рядовых тружеников пера Индия была неподъемна, собрать писательскую группу не получалось, и некие таинственные органы, наделенные правом «не выпускать», решили на этот случай слегка ослабить контрольную удавку. А у меня как раз две первые пьесы пожаром пошли по театрам, деньги после многолетней нищеты перестали быть проблемой, и я получил роскошную возможность ценой бессонной ночи в самолете наблюдать рассвет над Гималаями. Мы прилетели в Дели рано утром, весь день и половину следующего мотались по городу среди разноликой толпы, недоступных нам ювелирных витрин и бесконечных уличных базарчиков, ничем не похожих на наши: у нас продавцы при торге завышали цену на треть, а в Индии раз в пятьдесят — за смуглого деревянного слоника просили тысячу рупий, но отдавали за двадцать пять. А ночью на темном асфальте светились бледные пятна — лишь подойдя, можно было понять, что это спящие люди: то здесь, то там с десяток мужчин и женщин ночевали прямо на тротуарах, с головой завернувшись в длинные полосы белой материи. Вечером второго дня я вдруг четко ощутил, что даже если завтра придется вернуться в Москву, жалеть не стану: непомерная цена путевки уже окупилась с лихвой новым знанием. Прежде я был нормальным европейским провинциалом, уверенным, что правильно живут только в моем родимом Урюпинске или Конотопе, а прочие города и веси в Африках и Азиях к этому идеальному стандарту стремятся, но пока не дотягивают. Теперь же я понял, что мир огромен, разнообразен, и путей в нем множество, и все разные, и каждый по-своему привлекателен. И что те же индийцы не рвутся к благам нашей цивилизации не потому, что не получается, а потому, что не очень-то и хотят. И прогресс вовсе не синоним счастья, и скудость не всегда беда, и если люди веками живут именно так, как живут, значит, так жить почему-либо хорошо.
Две недели мы ездили по огромной, яркой, нищей, красивой, очень своеобразной стране. Видели Тадж-Махал — может быть, самый прекрасный архитектурный ансамбль на планете. Видели, как в Варанаси, на берегу Ганга, сжигали тела умерших, пепел уносило течением, а рядом тысячи людей совершали вечернее омовение в мутных водах священной реки. Видели поразительные храмы Каджурахо, сплошь украшенные предельно эротической резьбой по камню — у нас это назвали бы порнухой, а в Индии веками поклонялись самому полному, самому жгучему проявлению жизни. Видели бесчисленных коров на городских улицах — здесь это священное животное, на которое никогда не поднимется рука индийца…
