Недавно услышал по ящику, что звуковое ТВ появилось в тридцатых годах прошлого века. Я решил, что молодой ведущий просто оговорился — какое телевидение могло быть при Пушкине и Гоголе! А потом понял, что ошибся не пацан с экрана, а я. Ведь это для меня прошлый век — Девятнадцатый. А для него-то Двадцатый!
Это произошло незаметно. Но, к сожалению, произошло. Я живу, вожу машину на скорости в сто сорок, пишу и довольно активно печатаюсь, живо интересуюсь политикой и, по мере сил, вмешиваюсь в нее, читаю сказки восьмилетней дочке, не слишком, но все же забочусь, чтобы двадцатилетний внук прилично сдал сессию, во всех смыслах слова и дела интересуюсь женским телом, езжу с молодой и очень любимой женой в разные приятные страны, строю планы на будущее и даже реализую их — но время от времени легким ветерком проходит по коже знобкое ощущение, что время, в которое все это происходит, уже не мое. Неужели действительно так? Неужели я живу в чужое время?
Эпоху определяют поэты. Это по ним назван и золотой, и серебряный век. Мой век не назван никак, но он, право же, не менее драгоценный. Не уверен, что еще когда-то было в России такое созвездие талантов. В течение полувека моим воздухом были стихи моих друзей — вот так мне в жизни повезло. А потом довольно быстро все изменилось. Стихи по прежнему помню и, если просят, радостно читаю вслух. Но где их авторы? Умерла Юля Друнина. Умер Роберт Рождественский. Умер Толя Жигулин. Умерла моя питерская подружка Майя Борисова. Умер всю жизнь существовавший между нелепостью и гениальностью Сашка Аронов. Умер Борис Чичибабин. Умер Борис Слуцкий. Умер Давид Самойлов. Умер Юрий Левитанский. Умер тончайший лирик Володя Соколов. Ушел великий сатирик Галич. Ушел Володя Высоцкий, трогательно любимый даже теми, кто, вообще-то, не любил стихи. Ушел гениальный Булат Окуджава, в одиночку оправдавший всю нашу грешную эпоху. Ушел Бродский, которого я не видел ни разу, но чьи строки давно уже стали частью моей души.
Многие, правда, живы — спасибо им за это! Держатся ребята, и все вместе держат на плаву наш Двадцатый век. Пишут, не пишут, но это не так уж и важно — лишь бы жили. Сами их имена, сами постаревшие лица давно уже стали поэзией. Женя Евтушенко, знаково собирая на свой вечер Большой Кремлевский дворец, пытается удержать на берегу реки забвения наше общее тонущее столетие. Андрей Вознесенский после тяжелой болезни трудно ходит, а в лице просвечивает святость человека, которому уже не по силам грешить — но стихи-то публикует замечательные! Белочка Ахмадулина по прежнему красива, по прежнему удивительно пишет и великолепно говорит — вот только видит плохо. Где-то в Америке, отдельно от своих верных читателей и драгоценных стихов, живет Саша Межиров — слава Богу, хоть далеко, но живет. Радостно встретиться с новыми книжками Юнны Мориц, Риммы Казаковой, Вадика Черняка, Саши Кушнера, Жени Рейна, Вероники Долиной, Саши Тимофеевского, Димы Быкова, Нины Красновой, Кати Горбовской.
Десять лет назад по случаю своего шестидесятилетнего юбилея Алик Городницкий написал стихи, в которых была строчка: «Начинается время потерь». Сейчас, когда это время разыгралось вовсю, особенно остро ощущаешь пронзительность и горечь пророческой фразы…
Как в чужом веке удержать свое время? Наверное, написать о нем — вряд ли есть иной способ.
