Во-первых, Павлыш отправился в анабиозную камеру. Поход к огоньку мог продлиться часа три, и за это время ничто не должно было нарушить сон подвахтенных. Если что-нибудь с ними случится, пропадет весь смысл похода. Павлыш обесточил корабль и подключил к блоку питания камеры уже порядком севшие аварийные аккумуляторы. Проверил стабильность температуры в ваннах, контрольную аппаратуру. Насколько Павлыш мог судить, камере ничто не угрожало. Даже если он будет отсутствовать целый месяц. Правда, человеку, идущему в трехчасовую прогулку по берегу моря, ни к чему планировать на месяц вперед, но прогулка предполагалась несколько необычная. Павлыш не без оснований думал, что станет первым человеком, путешествующим ночью по берегу здешнего моря.
Затем следовало позаботиться о собственном снаряжении, запасе воды и пищи. Наконец, надо было задраить сломанный люк так, чтобы даже слон (если здесь бродят слоны) не смог его отворить.
Закончив дела, Павлыш выбрался наружу и неожиданно почувствовал почти элегическую грусть. Затянувшиеся сумерки окрасили негостеприимный мир во множество разновидностей черного и серого цвета, и единственной родной вещью в этом царстве был искалеченный «Компас», печально гудящий под порывами ветра, одинокий и беспомощный.
— Ну-ну, не расстраивайся, — сказал кораблю Павлыш и погладил корпус, изъязвленный при аварийной посадке. — Я скоро вернусь. Дойду по бережку до огня и обратно.
Огонек горел ровно, Павлыш в последний раз проверил поступление кислорода в шлем, — его хватит на шесть часов, в крайнем случае можно дышать и воздухом планеты. Хоть это неприятно и весьма вредно. Павлыш вытащил лучевой пистолет, прицелился в камень на берегу и выстрелил. Луч полоснул по камню, распилил его пополам, и половинки засветились багрово и жарко. Все. Пора идти.
Павлыш разгреб башмаком, остатки костра и перепрыгнул через него, не из молодечества, хотел узнать, достаточно, ли надежно все приторочено?
Идти было удобнее по самой кромке пляжа. Здесь волны, набегавшие языками пены, спрессовали песок, сделали его упругим. Фонарь был пока не нужен, и так видно все, что нужно видеть. Бесконечная полоса песка, темная вода слева, черный кустарник на дюнах справа. И так до бесконечности, до огонька.
Павлыш прошел несколько десятков шагов, остановился, оглянулся на корабль. Тот был велик и страшно одинок. Несколько раз Павлыш оглядывался — корабль все уменьшался, мутнел, сливался с небом, и где-то в конце первого километра пути Павлыш вдруг понял, как мал он и беззащитен. И ему стало страшно, захотелось убежать к кораблю, скрыться в люке. И он вдруг решил, что забыл что-то очень важное для пути, ради чего хочешь — не хочешь, — придется возвратиться. Но пока придумывал причину, зашевелился стыд, заговорило чувство долга — возвращаться нельзя. И тогда Павлыш попытался вообразить себя женой Лота, которая превратится в соляной столб, если обернется назад. И к утру его слижут жадные до кристаллической соли обитатели кустов…
Павлыш решил петь. Пел он плохо. Кустарнику такое пение, кажется, не понравилось, и после второго куплета он замолк. Песок под ногами струился ровной лентой, порой язык волны доползал до ноги путника, и Павлыш сворачивал чуть выше, обходя пену. Один раз его испугало белое пятно впереди. Павлыш замедлил шаги, нащупал рукоять пистолета. Пятно росло, и видно было, как нечто черное, многопалое высунулось из него, готовясь схватить пришельца. Но Павлыш все-таки шел, выставив вперед пистолет, и ждал, чтобы пятно первым решилось на нападение.
Пятно оказалось большой раковиной, а может, панцирем какого-то морского жителя. Несколько тварей ползали по нему, вытаскивая тонкими лапками остатки внутренностей. Их-то и принял Павлыш издали за щупальца.
— Кыш, несчастные! — сказал Павлыш тварям, и те послушно снялись, улетели к кустам. Из-под раковины выскакивала всевозможная жадная мелочь, зарывалась в песок, удирала к воде. В темноте не разобрать ни форм, ни повадок. Некоторые растворялись в пене, другие — фосфоресцировали и светящимися пятнами суетились у берега.
