— Жало боится, — сказал Старший, не оборачиваясь, — Он нарушил закон.
— Что он сделал? — спросил Павлыш.
Старший толкнул еще одну дверь, и они вошли в длинный коридор. Плошки с жиром покачивались под потолком.
— Он нарушил закон, — уклончиво сказал Старший.
— В чем его проступок? — настаивал Павлыш.
— Дух знает, — сказал Старший. — Дух знает дела смертных.
— Я пришел в долину, когда твои воины уже настигли его.
— Дух знает, — повторил Старший.
В конце коридора появилось светлое яркое пятно — дневной свет. Старший взмахнул рукой, спугнув с потолка спящих там тварей. Они засуетились и пропали в светлом прямоугольнике. Павлыш зажмурился. На глазах выступили слезы, Павлыш приподнял забрало и приостановился, чтобы вытереть их. Старший обернулся. Он стоял у входа, опершись о стену, и равнодушно наблюдал за действиями незнакомца.
Они вышли на небольшую площадку, где было еще три черных отверстия и четвертое, прикрытое дверью из тонких бревнышек, связанных веревками.
С площадки открывался вид на горную долину, огражденную отвесными скалами. Здесь, в верхней части, долина была узкой. Противоположный склон глядел на Павлыша рядом черных дыр-пещер. На дне долины сгрудились хижины. Возле них протекал голубой ручей, который впадал в небольшое озеро, окруженное деревьями. В долину вонзался язык ледника, отороченный каменной осыпью, откуда брал начало еще один ручей, также стремившийся к озеру. Язык ледника создавал перемычку, за которой, еле различимые в дымке, виднелись заросли, тянувшиеся до самого откоса. Откос запирал долину.
— Пойдем, — сказал Старший и указал на закрытую дверь. Теперь, при дневном свете, он показался Павлышу менее похожим на разумное существо, чем Жало и Речка, чем даже воины. Хотя нельзя же мерить чужую жизнь по своим меркам. Не исключено, что местный гений куда больше похож на орангутанга, чем деревенский дурачок, могущий оказаться двойником человека.
— Опять в пещеру? — спросил Павлыш выказывая явное нежелание расставаться с солнечным светом.
— Это мой дом, — сказал Старший. — Ты не знаешь?
— Не приходилось бывать.
Возможно, духам в долине положено быть всезнающими, и Павлыш подрывал этими словами свою репутацию.
— Ты пойдешь в храм? — спросил Старший. — Ты спешишь?
Один из воинов вышел на площадку и присел на корточки у стены, греясь на солнце. Старший не обратил на него внимания. Он раскрыл бревенчатую дверь и вошел первым. Павлыш последовал за ним. В распахнутую дверь проникал свет, и ветерок шевелил мех на шкурах, которыми был покрыт пол. Посреди комнаты лежал большой плоский камень, на нем — глиняная плошка с каким-то варевом. Павлыш вспомнил, что проголодался. В углу стояли прислоненные к стене копья, громоздились глиняные горшки и плошки, рога, сучья, корни — словно в бутафорской театра.
— Я знал, что ты придешь, — сказал Старший, усаживаясь на шкуру.
— Откуда?
— Я знал.
Старший опять уклонился от объяснения. Он хитро смотрел на Павлыша, узкие зрачки сходились в черную ниточку, и казалось, он ведет игру, правила которой известны и ему и Духу, столь обыденно появившемуся в долине.
Пауза несколько затянулась. Старший ждал, что скажет Павлыш. А Павлыш не знал, то ли начать задавать вопросы о жизни племени, то ли уйти отсюда, спуститься к хижинам.
— Что вы хотите сделать с теми? — спросил, наконец, Павлыш, разглядывая собеседника.
— Отведем их в храм, — сказал Старший, как само собой разумеющееся.
— Они будут живы?
Старший не ответил. Поднес ко рту плошку и отхлебнул из нее. Павлышу не предложил. Тогда Павлыш достал из кармана скафандра тюбик с соком, откинул забрало шлема и утолил жажду. Потом положил пустой тюбик на стол. Старший смотрел на него заинтересованно, не более того. И лишь когда тюбик покатился по столу и звякнул о плошку, Старший изумился. Он отпрянул от стола, странно поглядел на Павлыша, протянул длинную волосатую руку и осторожно дотронулся до тюбика, словно ожидал, что тот исчезнет. Тюбик не исчез. Старший поднес его к носу, обнюхал и положил на место. Покачал головой.
— Ты удивлен? — спросил Павлыш.
— Духам позволено многое, — сказал Старший.
