— Колдовать не буду, — решил Мамаев, помогая мне выйти из коляски, и кликнул носильщика.
Билеты в кассе нашлись, и даже первого класса.
— Револьвер-то прихватила? — спросил меня Эльдар на прощанье.
— Разумеется, — приподняла я муфту.
— На рожон не лезь, твое дело информацию собрать. Запахнет жареным — зови, Семка по земляной жиле нас на помощь к тебе протащит.
Я кивнула, оберег наш приказной для зова я носила на груди не снимая.
— Телеграфировать будешь ежедневно с отчетами. Доберешься до места, молнию отбей.
— Не увлекайся, дядюшка, наказами своими, — перебила я смеясь. — Не хватало еще так нелепо конспирацию рушить.
— И правда, — улыбнулся Мамаев.
Он развел в стороны руки с намерением, видимо, по берендийскому обычаю меня обнять, но замер в этой нелепой позе и протяжно присвистнул:
— Какие люди!
Я посмотрела. Толпа вокруг нас сновала изрядная, на соседний путь прибыл состав, встречающие махали букетами, кричали радостно, пассажиры покидали вагоны, тележки носильщиков громыхали железными колесами. По перрону, рассекая многолюдие на манер ледокольного корабельного носа, двигалась процессия. Четверка рослых молодцов в мундирах тайного сыска, канцлер Брют, чей цилиндр едва доставал плеча ближайшего охранника, два Брютовых секретаря в штатском, пара жандармов, начальник вокзала со своим адъютантом и Семен Аристархович Крестовский, в чьих руках я заметила букет льдисто-белых цветов белокрыльника. Пристойный выбор для вдовицы.
Попытку мою прошмыгнуть в свой вагон пресек Эльдар Давидович:
— Не суетись, Попович, нас заметили.
Первым ко мне подлетел его высокопревосходительство.
— Евангелина Романовна, какая приятная неожиданная встреча!
Мамаев поклонился, косясь на вагонного, который вытянулся во фрунт, дрожа от усердия.
Я присела в книксене, пробормотала:
— На задание отправляюсь, Юлий Францевич.
А про себя добавила: «Вы мне этим представлением всю конспирацию вот-вот порушите!»
— Куда? — удивился Брют громко. — Семен Аристархович ничего мне не рассказывал. Надолго?
— К слову, наверное, не пришлось, — посмотрела я на шефа. Он злился. — Неделя или две.
— По возвращении, Евангелина Романовна, извольте немедленно ко мне на ковер, — велел канцлер. — У меня для вас сюрприз.
— Разбалуете меня, ваше высокопревосходительство, — честно предупредила я, но быстро поправилась: — Всенепременно явлюсь.
— Ну что ж… — Юлий Францевич обернулся через плечо, бросил взгляд на даму в трауре, спускающуюся из вагона первого класса, хихикнул. — Желаю вам, надворный советник, исполнить задание с блеском.
Если бы он бросился обниматься на прощанье по старинному берендийскому обычаю, я бы, клянусь, лишилась чувств. Но обошлось. Канцлер залихватски прикоснулся к цилиндру и пошел к траурной даме.
Хороша была графиня Головина. Рыжая, томная, с влажными ореховыми глазами, пухлым ртом, острым прямым носиком и черными бровями вразлет. Рассмотреть все это великолепие удалось, оттого что при приближении Брюта графиня подняла с лица плотную черную вуаль.
— Что за самоуправство, Попович? — Шипение начальства отвлекло меня от разглядывания красот вдовицы. — Мамаев, ты совсем берега попутал?
Семен задержался и теперь по очереди прожигал нас гневными взглядами.
— Потом все объясню, — не испугался Эльдар. — Выбора не было.
Синие глаза остановились на мне. Я промолчала.
Графиня воскликнула, мило грассируя:
— Семен Аристархович! Семен! Сеня!
При первом же возгласе начальство ощутимо вздрогнуло и обернулось. Головина устремилась к нему навстречу, я попятилась к подножке своего вагона, Мамаев подал мне руку.
— Давай, букашечка, не мешкай, эдакой образцовой скорбью лучше из окна любоваться.
— Прощай, — взобралась я по ступеням.
Он помахал рукой. Сверху мне было видно, как Ева Головина рыдает на груди Крестовского. Он придерживал ее за плечи, белые бутоны белокрыльника красиво контрастировали с траурным нарядом.
В окно купе я смотреть не стала, даже шторки задернула, чтоб соблазна не ощутить.
Соберись, Геля, личные мысли долой. Ты на задании, а голова твоя таким образом устроена, что только одну думу помещать может.
