Меня не преследовали. Я скатилась по деревянным ступеням и только под аркой немного замедлила шаг.
Наследила ты, Геля, изрядно, да еще полицейского в Волкове вчера не угадала. Досадная оплошность, теперь филером у управы слоняться никак не получится.
У биржи я поймала за ворот какого-то лохматого пострела.
— На рынке промышляешь?
— Чего надо, тетенька? — всхлипнул он, раскрыв по-жабьи рот. — Не я это, Христом-Богом!
— Во-первых, ты, — наклонилась я к рябому уху, — а во-вторых, наказывать за это не буду.
— Так отпусти тогда, — предложил мальчишка деловито.
— Сбежишь ведь, и пятачка за услугу не получишь.
Денежку ему хотелось. Я повторила первый свой вопрос, получила утвердительный ответ.
— Зовут как?
— Мишка Ржавый.
— Четверть часа тому из управы выходил высокий темноволосый мужчина… — Я запнулась.
Глазки базарного карманника смотрели на меня с брезгливым недоумением. Ну что ты, Геля, право слово, кисейную барышню из себя изображаешь? У этой публики совсем иной вокабуляр.
— Фраер залетный, — поправилась я хрипло и развязно, — смазливый такой, аршина два с половиною дылда. Нетто не заметил? Котлы у него еще серебряные, воротник бобровый, тросточка.
— Котлы? — заинтересовался щипач. — Я только цепуру разглядел.
— Какие твои годы, научишься, — покровительственно кивнула я. — Так что за фраер?
— Пятачка мало.
Я поморщилась, денег мне было не жалко, только все равно их у него старший немедленно отберет.
— На пирожок хватит, — показала я на лоточника и протянула Мишке монетку. — Давай, не томи.
— Среди фартовых слухи ходят, — с гордостью сказал пацан, — что на место Степана Фомича из Змеевичей нового полкана прислать собираются.
— Степана Фомича? — хмыкнула я недоверчиво. — Экое уважение.
— Потому что хороший человек был, с пониманием — нас, мелочь, не щемил особо, а за безобразия укорот давал. Про пришлого этого сказывают, зверь лютый, уж сколько честных фартовых от него в уезде пострадало. Волков его фамилия.
Я достала еще монетку.
— Сказывают, пристав ваш покойный в веселый дом хаживал? Какой именно?
Мишка жалобно посмотрел на мою руку.
— Ты это… Звать-то тебя как?
— Геля.
— Деньгу спрячь, ладно? А хочешь вызнать чего, в трактир пошли, я страсть какой голодный.
Скрывая почти болезненную жалость к этому маленькому неустроенному существу, я деловито кивнула.
— Оплачу разговор обедом. Только давай местечко подальше от площади поищем, неохота твоим подельникам светиться.
Мы побрели вдаль от торговых рядов, болтая как старинные приятели. Фамилия рыжего Мишки была Степанов, лет ему было двенадцать, и последние четыре года он провел, скитаясь по изнанке нарядного снаружи Крыжовеня. Дело обычное. Единственный ребенок в семье, батя мелкий лавочник, маманя на хозяйстве, вроде не до жиру, но все же есть кусок хлеба и на хлеб что-нибудь положить, сласти и конфеты по праздникам, начальная школа, книжки с картинками. А потом все кончилось. В одну страшную ночь ворвались в лавку лихие люди и забили батю палками до смерти. Мишка этого не видел, мамка в чулан его спрятала, за бочки с капустой. Мишка слышал звуки ударов, истошный крик матери, гогот разбойников. А наутро, когда удалось выбить дверь чулана и выйти к родителям, нашел их на полу. Отец был мертв, а мать прожила еще девять дней и ушла вслед за мужем. Дальняя родня быстро поделила оставшееся имущество, определив отрока Степанова в местный приют.
— Так ты приютский? — спросила я. — Отчего же на базаре промышляешь?
Мишка посмотрел на меня как на умалишенную.
— Начальница так определила. Думаешь, можно просто так в торговые ряды выйти да щипать в свое удовольствие?
— Сиротский начальник?
— Ты, Геля, будто на другом свете живешь! Барыня, директриса наша, каждое утро на промысел нас выпускает, а на закате выручку в амбарную книгу записывает.
Это было настолько чудовищно, что слов у меня не нашлось. Хотелось немедленно взять револьвер и вынести мозги приютскому начальству. К несчастью, оружие осталось на квартире Губешкиной. Может, сбегать? Мишка моего состояния не замечал.
— Степан Фомич собирался всех здесь на чистую воду вывести, только тоже помер.
