— Вот здесь.
— Облигации вы сами видели?
— Да.
— Когда? При каких обстоятельствах?
Гурова неожиданно смутилась.
— На той неделе… Я помогала ставить на стол посуду к чаю… и увидела в вазе пачку облигаций.
Непонятное смущение невестки Бондаревой удивило Соколова. Чувство доверия к ней, появившееся с первых слов допроса, не мирилось с ощущением, что она недоговаривает и что-то скрывает.
— Хорошо, Галина Яковлевна, — сказал Соколов. — Пока нам от вас больше ничего не нужно. Но возможно, что мы вас опять побеспокоим.
— Пожалуйста…
Она могла уже уйти, но не уходила.
— Скажите… Екатерину Петровну уже похоронили?
— Нет еще. О дне похорон вы можете узнать в поликлинике, где она работала. Справьтесь по телефону.
— Да. Конечно. Я позвоню.
Не оглядываясь, Гурова выбежала из квартиры.
Соколов постоял у окна, глядя на удалявшуюся женщину, и подошел к буфету. Он осмотрел бокалы, которые только что передвигала Галина Яковлевна. Один из них хорошо сохранил отпечатки ее пальцев. Соколов завернул бокал в мягкую бумагу и сунул его в карман.
1
Глеб Сурин долго не мог простить себе нерешительности, проявленной в тот памятный час, когда в райкоме партии решалась его послевоенная судьба. Если бы он выдержал тогда атаку инструктора и твердо заявил бы, что в милицию работать не пойдет, все было бы иначе.
В боевой характеристике старшего сержанта Сурина были отмечены проверенные во многих сражениях качества отличного разведчика, бесстрашие, выносливость, уменье ориентироваться в самой сложной обстановке. Таким он был на войне. Быть другим он тогда не мог и не хотел.
Но почему сейчас, после войны, когда миллионы солдат получили возможность вернуться к мирной работе, ему — Глебу Сурину нужно оставаться разведчиком? Почему именно он должен снова ходить с пистолетом за поясом?
Прошло несколько лет. В глубине души Сурин не только давно примирился со своей беспокойной службой, но даже гордился ею. Порой он испытывал чувство превосходства над своими соседями и знакомыми, занятыми обычным спокойным трудом. Это было чувство бойца, живущего на переднем крае фронта и грудью своей прикрывающего тыл. Старые риторические вопросы «зачем?» и «почему?» возникали у него только в минуты больших огорчений, которые приносила иногда служба в уголовном розыске.
В годы войны Сурин всегда знал, кто его враг и где он находится. Враг был человеком другого мира. Он сидел за проволочными заграждениями, прятался в «лисьих норах», укрывался под накатами дзотов. Ни с кем его невозможно было спутать.
Сейчас лейтенант милиции Сурин воевал на незримом фронте, где все обстояло иначе. Враги здесь были одиночками, вкрапленными в миллионную массу его, Сурина, друзей, соратников, единомышленников. Внешне они ничем не отличались от обыкновенных людей. Враг мог сидеть рядом в трамвае. Он мог пройти мимо и остаться незамеченным.
Военному разведчику пришлось переучиваться. Это было нелегко. Боясь упустить преступника, Глеб преувеличивал значение случайных косвенных улик, шел на риск лобовых атак, отстаивал самые крутые следственные мероприятия. И когда улики рассыпались, подозреваемый оказывался невиновным, а следствие заходило в тупик, Сурин впадал в уныние, становился раздражительным и вспыльчивым.
Вчера Сурин был уверен, что убийство на Мойке будет раскрыто через несколько часов. Сегодня от этой уверенности не осталось и следа. Стало ясно, что предстоит затяжная, кропотливая работа. Расспрашивать людей, сличать документы, копаться в домовых книгах, — нет, не по характеру Глеба было это занятие.
2
В поликлинике, где работала Бондарева, все уже знали о трагической гибели их сотрудницы. Люди в белых халатах со скорбными лицами рассказывали Сурину о том, какой отличной, добросовестной и дисциплинированной работницей была покойная Екатерина Петровна. Несмотря на свои шестьдесят три года, она училась на вечерних курсах медицинских сестер и сдавала экзамены не хуже молодых.
Но никто из сослуживцев Бондаревой ни разу не был у нее на квартире и не знал круга ее знакомых.
— Не приходил ли к ней кто на службу?
— Нет, никто не приходил.
