Шелби так вцепилась в луку седла, что костяшки ее пальцев побелели.
— Коди!
Он был дюймов на восемь-девять выше ее, а Солдат дюйма на четыре крупнее Леди, так что девушке пришлось задрать голову, чтобы поймать взгляд ковбоя.
— Да?
— Вы не могли бы прекратить называть меня хозяйкой?
— Хорошо, мисс Шелби.
В его тоне Шелби снова послышалась насмешка, и ей вдруг страшно захотелось ударить нахала. Этот человек просто сводил ее с ума. За последние шесть дней, с того самого момента, как Коди поздоровался с ней у дома, он вызывал в ней то смех, то негодование, то ярость. Она могла легко и непринужденно болтать с кем угодно на ранчо — от работников до гостей, — но только не с Коди Фарлоу.
— Послушайте, Коди, зовите меня просто Шелби.
— Согласен, если вы станете называть меня мистер Фарлоу.
Она просто опешила от изумления.
Коди от души расхохотался, и приятный, ласкающий слух звук его смеха проник прямо в душу Шелби и прокатился теплой волной по всему телу, с ног до головы. Его веселье было столь заразительно, что девушка тоже невольно рассмеялась, и ее мягкий мелодичный смех смешался с его заливистым хохотом, нарушая безмятежную тишину утра.
Затем больше часа они молча ехали рядом; остальные следовали за ними, и нестройный гул их голосов и неожиданные взрывы смеха разносились далеко окрест. Работники ранчо смешались с гостями, следя за тем, чтобы ничто не мешало их приятному времяпрепровождению и чтобы никто из них не отстал от группы.
Бескрайняя равнина, поросшая высокой травой, сменилась пологими холмами и небольшими долинами; пейзаж дополняли сосны, Мамонтовы деревья и низкорослые дубы. Шустрые белки сердито цокали с веток на проезжавших мимо людей, а в небе кружил ястреб, выражая громким клекотом свой протест против вторжения в его охотничьи угодья.
Шелби была очарована первозданной красотой этих мест, ясной голубизной неба и свежестью воздуха. Она так долго жила в крупном городе, что стала уже забывать о красоте дикой природы. Никакого смога, удушливых испарений, дыма или грязно-серых туч на горизонте… Она вздохнула полной грудью. Да, ее племянникам было здесь хорошо. Эта мысль пронзила сердце острой болью, и она поспешила отогнать ее, зная, что в противном случае слез не миновать.
— Вам кто-нибудь уже говорил, что у ваших глаз цвет молодых распускающихся листьев? — спросил вдруг Коди.
Удивленная его словами, Шелби взглянула на него, но он смотрел прямо перед собой, чуть нахмурив брови.
— Я хочу проехать немного вперед, хозяй… Шелби, — добавил он. — Пару месяцев назад тропу, что огибает следующий холм, закрыл оползень. Ее уже расчистили, но я все же проверю, все ли там в порядке и не осталось ли поваленных деревьев.
Сказав это, Коди тронул каблуками бока Солдата, и тот перешел на размашистый шаг.
Не желая, чтобы Леди снова последовала за Солдатом, Шелби резко натянула поводья. Лошадь мотнула головой и исполнила нечто вроде танца негодования, давая таким образом понять, что она отнюдь не намерена еле плестись, тогда как ее приятель ускакал вперед.
— Тпру, Леди, тпру! — приговаривала Шелби, моля Бога, чтобы лошади не вздумалось ослушаться и удариться в галоп. Она уже так и видела заголовки газет: ЛОШАДЬ ПОНЕСЛА, И НОВАЯ ВЛАДЕЛИЦА РАНЧО «К + К» ПРОПАЛА В ДИКИХ ПРОСТОРАХ МОНТАНЫ.
Шелби ерзала в седле, тщетно пытаясь найти такое положение, в котором не чувствовалась бы боль. Ее несчастный копчик ломило так, словно им заколачивали сваи, и девушка сильно сомневалась, что вообще когда-нибудь сможет нормально сидеть. За эти четыре часа пути седло, казалось, стало каменным, и растущая боль лишала окружающий пейзаж изрядной толики его очарования.
Шелби горько сожалела о том, что не взяла с собой в поездку массажистку: тогда у нее был бы хоть какой-то шанс удержаться на ногах, покинув седло.
Коди вернулся лишь перед самым полуднем. Его не было больше часа, и Шелби вопреки собственной воле не могла думать ни о чем и ни о ком другом.
— Ну, и как там оползень? — спросила она, когда он придержал коня и поехал рядом с ней.
— Что? Ах да… С дорогой все в порядке, беспокоиться не о чем, — ответил Коди, который на самом деле осмотрел холм еще день назад, а теперь уехал лишь потому, что стал ловить себя на том, что ему мучительно хочется наклониться к этой странной девушке и почувствовать вкус ее губ. Но в этом, разумеется, признаться он не мог.
