Мы привязали лодку к большому камню па берегу. Дудда встала на борт и хотела прыгнуть на сухое место, суденышко накренилось, и я еле успел схватить ее в охапку. Что за божественный миг! Я чуть не упал обратно в лодку.
– На сушу не так-то просто выбраться, – сказал я, в награду за что получил улыбку и горящий взгляд.
– Надо же быть такой неуклюжей, – произнесла Дудда. Некоторые девушки, заметь, так умеют извиняться за собственную неловкость, что она уже и неловкостью не кажется.
Через несколько шагов мы очутились в маленькой долине, склоны которой были сплошь изрезаны мелкими промоинами. Долина была маленькая, неглубокая и, казалось, вилась между камней, точно море в шхерах. На всей природе лежал такой по-осеннему грустный отпечаток впустую прошедшей молодости, что у меня сжалось сердце. Как знать, быть может, уже завтра разнепогодится и выпадет снег?
– Ты что, боишься? – крикнул я Дудде, видя, что она в нерешительности остановилась возле камней.
– Нет, – отвечала Дудда, по-прежнему не трогаясь с места.
– Сними туфли и иди в чулках, – посоветовал я.
– Ты думаешь, так будет лучше?
– Ну конечно. Но если хочешь, я вернусь назад и перенесу тебя.
Дудда сняла туфли и чулки. С женщинами всегда так, они все делают по-своему. У них на все есть собственные способы, либо обворожительные, либо препротивные. Чаще все же последние, ты не находишь?
Ну вот, значит, поднимаемся мы с ней по круче. Да, чуть было не забыл, перед этим она довольно долго копалась, снова надевая чулки. Ах, ее икры. Не меньше сорока сантиметров в окружности, плавно сужавшиеся к щиколотке. Дорого я бы дал за счастье погладить эти икры, но мне так и не довелось этого сделать. Да.
Мы присели на камни, а сперва искали редкие травы, которые растут в скалах. Не помню, нашли мы что-нибудь или нет. Помню только, что я взял руку Дудды в свою, пощекотав ее сначала стебельком аира. Для чего-то ведь создал бог эти стебли.
– Дудда, – сказал я. Больше я ничего не сказал. Вместо этого сделал еще одну попытку. Но она не отвечала.
– Почему ты не хочешь поцеловать меня? – спросил я. Помню, я очень рассердился. – Неужели я тебе совсем не нравлюсь? Ведь мы с тобой так много времени провели вместе этим летом.
– Я поцелую только того, кого объявят моим женихом, – вспыхнув до корней волос, сказала Дудда. Она складывала из камешков треугольник, причем довольно правильный.
– А если я попрошу тебя стать моей невестой?
– Но ведь ты уезжаешь. Я даже не знаю, вернешься ли ты сюда когда-нибудь.
– Дудда! Ты прекрасно знаешь, что я вернусь. Неужели ты думаешь, что я оставлю тебя здесь одну, если мы будем помолвлены?
Ты ведь знаешь, чего только не обещают влюбленные. Конечно, с тех пор я больше там не показывался. Случая не было. Так сложилась судьба.
– Но хоть немножко я тебе нравлюсь? Скажи откровенно? – Уж конечно, мы со всей непримиримостью требуем полного отчета. У нас, видишь ли, будто бы даже появляются какие-то права на другого человека, неважно, что, быть может, мы собираемся натянуть ему нос.
– Да, – едва слышно произнесла она.
Случалось ли тебе услышать такое «да»? Это же полнейшая капитуляция, поражение из поражений. Это значит, что тебя уже нет, что ты превратился в какую-то совершенно иную человеческую личность. Это победа, но она слишком неожиданна, чтобы можно было ею воспользоваться.
– Дудда. – Глубоко тронутый, я не знал, что еще сказать. Но мне показалось, что уж теперь-то я могу обнять ее. Она сидела неподвижно, словно… ну, хотя бы уступ, служивший нам скамьей.
Да. Как видишь, я все ж таки начинал смаковать победу.
– И ты уверена, что не забудешь меня к тому времени, когда я вернусь?
– Нет.
Она не выдержала и заплакала. Ты видел когда-нибудь, как плачет рослая, статная девушка? Представь себе дом во время землетрясения. Когда плачут маленькие девочки, все выглядит иначе. Так и хочется сказать: «Ну перестань же, детка. Все это пустяки. Дай я вытру тебе щечку». А тут вдруг перед тобой плачет рослая, статная девушка! Больно смотреть. Она плачет всем телом, и, даже если душа больше уже не плачет, тело еще содрогается от рыданий.
