Через пару часов мы сидели в маленькой столовой, которой обычно пользовались студенты из западного крыла. Здесь оставались горы продуктов, есть которые было некому, и университет приветствовал каждого, кто имел студенческий или пропуск. Некоторые студенты даже приводили с собой друзей.
Я смотрел на Мэгз. Под глазами у неё обозначились круги, а волосам не помешал бы уход. Впрочем, все мы были потрёпаны в эти дни солнца и ужаса. Люди всё оглядывались в сторону центра — даже те, кто сидел далеко от окон.
Индианка, заправлявшая здесь, поздоровалась и поблагодарила нас за то, что пришли. Я взял чудесный суп из стручков бамии, салат из авокадо и нежный пудинг. Помещение было наполовину пусто, и голоса вновь звучали приглушённо. Я рассказал Мэгз о происшествии с сыном миссис Пирелли прошлой ночью.
Она посмотрела на меня поверх своей тарелки.
— Дженни Левин мне не привиделась, — произнесла она без тени улыбки, закрывая тему.
Позже мы стояли на Вашингтон Плейс, перед зданием университета, в котором некогда располагалось предприятие эксплуататорского типа под названием «Швейная фабрика „Трайангл“». На другом конце квартала вниз по Бродвею медленно двигалась оливково-зелёная колонна армейских грузовиков.
Мэгз сказала:
— Двадцать пятого марта тысяча девятьсот одиннадцатого здесь погибли сто сорок шесть молодых женщин. Огонь возник в куче ветоши. Выход на крышу оказался перекрыт. А лестницы пожарных не доставали до восьмого этажа. Девушки сгорели заживо.
С возросшим напряжением в голосе она продолжила:
— Они выпрыгивали и разбивались о тротуар. Многие, большинство из них, жили поблизости. В восстановленных квартирных блоках, где живём сейчас мы. Похоже, те самолёты пробили в городе дыру, сквозь которую Дженни Левин и вернулась.
— Тише, милая. В университете у нас есть психолог. Хочешь, я посмотрю, что можно сделать? — Я сказал это мягко, но всё равно почувствовал себе идиотом.
Мы вернулись к библиотеке.
— Есть и другие, — сказала она. — Дети — чёрные от копоти и распухшие, в старинной одежде. Рано утром я проснулась и больше уже не заснула. Потом встала и отправилась гулять по Ист-Виллидж.
— Боже, — я понял.
— Джеффри тоже вернулся. Я чувствую.
— Мэгз, не надо!
Это было нечто, о чём мы долгое время не разговаривали. Когда-то нас было трое. Я, Мэгз… и Джеффри. Он был младше нас обоих на пару лет, но в ту пору разница эта казалась гигантской.
Он говорил, что мы чуточку лучше всех окружающих, и за это получил от нас прозвище Лорд Джефф. В шутку мы называли его нашим ребёнком. Маленькая семья, скреплённая страстью и наркотой.
Мы трое были так молоды, вчерашние школьники — и в городе. Затем ревность и тяжёлая правда наркотической зависимости посеяли между нами раздор. Каждому приходилось выживать в одиночку. Мэгз и мне это удалось. А вот Джефф — не выдержал марафона. Ему был двадцать один год. Мы были всего лишь детьми, неопытными и беззаботными.
Пока я собирался с мыслями, Мэгз схватила меня за руку.
— Он захочет найти нас, — сказала она.
Поражённый, я смотрел, как она уходит; гадая, как давно это у неё началось, и почему я не заметил.
На работе меня дожидался Марко. Он имел филиппинские корни и производил впечатление этакого проныры, одетого в модные чёрные цвета. Но так было неделю назад. Сегодня это был мрачный погорелец в шлёпанцах на размер больше, красной толстовке и спортивных шортах. Одежда, впрочем, шилась на кого-то, кто был явно крупнее.
— Ну, и как оно?
— А хреново! Все вещи в городе, поди достань теперь. Там в спортзале: кабинки, зубные щётки, лифчики, бритвы одноразовые — спрашивается, зачем мне всё это, когда я даже белья на свой размер не найду?! Я сдал одежду в стирку, и — с концами. Теперь вот, как придурок, хожу в этом.
Спать нас устроили на раскладушках. Ночь не спал, пялился в потолок: рядом сотня парней, а некоторые, между прочим, храпят. Один так вообще во сне кричал. А в душ пойти — с мужиками!
Он говорил, не глядя мне в глаза, но я его понимал. Я знал, что с ним будет нелегко. Что ж, Мэгз я помочь не мог, так может, помогая кому-то другому, смогу развеяться.
