«А что может быть не так?» – мысленно изумилась Эшли. Руку ему осмотрели, обработали, наложили швы, велели ехать домой и показаться через неделю – чего ему еще не хватает?
– Ч-что вы х-хотите сказать? – выдавила она – и поразилась звучанию собственного голоса. Даже в глубоком детстве Эшли Доусон не страдала заиканием.
Каллахан прислонился к дверце «мерседеса» (черт бы побрал, эту его манеру беспрерывно куда-то прислоняться!) и пожал плечами.
– Сам не знаю. Знаю только, что встретили вы меня с улыбкой, но, едва увидели мой страховой полис, от вас повеяло февральскими морозами. Со всеми прочими, как я заметил, вы были милы и очаровательны, а вот меня обдавали таким холодом, что и пакет со льдом не требовался. И, признаюсь, – тут губы у него изогнулись в неотразимо порочной усмешке, – вы меня заинтриговали. Я решил подождать и выяснить, в чем дело. Пока ждал – перехватил сандвич, так что не беспокойтесь, дурно мне не станет. Кстати, вам никто не говорил, что глаза у вас цвета конского каштана?
Тереза или Синди на ее месте от счастья бы умерли. Ну почему, во имя всего святого, почему на ее месте не оказался кто-нибудь другой?!
– Конского каштана, говорите? Да нет, для меня это новость.
– Не самый оригинальный комплимент, – вздохнул Логан, – но сейчас я не слишком-то хорошо соображаю. Сами понимаете, рука болит.
Эшли невольно подняла глаза, чувствуя, как неприязнь («Будем надеяться, что это неприязнь!» – сказала она себе) уступает место состраданию.
– Правда? Ну что ж, сами виноваты. Вам было велено ехать домой и принять болеутоляющее. Местная анестезия действует недолго, а потом боль становится вдвое сильнее. – Она покосилась на забинтованную руку. – По крайней мере, не дергает? Рана у вас была очень грязная.
– Так вот он, путь к женскому сердцу! А еще говорят: «Цветы, конфеты...» Ерунда это все. Скажите, если я разрыдаюсь, вы согласитесь со мной поужинать?
– Едва ли, – отрезала она, сама не понимая, почему не садится в машину и не едет домой. Впрочем, глупый вопрос...
– Да нет, я не имею в виду, прямо сейчас...
И мистер Каллахан смущенно развел руками, словно молчаливо извиняясь за свой затрапезный вид. В самом деле, выглядел он так, словно добрых, полдня валялся в грязи. И самое удивительное, что даже в таком виде, оставался, соблазнителен, как смертный грех!
– Мистер Каллахан, я вообще не собираюсь с вами ужинать!
И тут – бог знает по какой несчастной случайности – ключи от машины выскользнули у нее из руки на асфальт.
– Черт! – пробормотала Эшли и наклонилась, чтобы поднять ключи.
В тот же миг наклонился и Логан. Как и следовало ожидать, оба столкнулись лбами.
– Прошу прощения, – проговорил Каллахан, протягивая ей ключи, – что-то я сегодня неловок. Послушайте, может, нам начать заново?
– Заново? – проговорила Эшли. Дрожащей рукой она взяла ключи и сунула их в карман, чтобы не выпали снова. – Не припомню, чтобы мы с вами вообще что-то начинали.
Медленная, ленивая усмешка тронула его губы, неторопливо разлилась по лицу, обозначила веселые морщинки вокруг прищуренных глаз.
– Вот как? Должно быть, я начал без вас. Одно могу сказать: когда я вошел в приемную, рука у меня болела зверски, а через десять минут я уже и думать забыл об этой чертовой ржавой проволоке. Ваша улыбка, мисс Доусон, действует лучше любого болеутоляющего. Удивляюсь, почему ее еще не продают в аптеках. Но я не видел вашей улыбки вот уже... – он покосился на свой золотой «Ролекс», – уже пять часов и тридцать шесть минут. Думаю, пора повторить прием лекарства.
Склонив голову к плечу, Эшли с изумлением его разглядывала.
– Неужели вам не стыдно говорить такие глупости? Логан Каллахан усмехнулся еще шире.
– Ни капельки!
Он извлек из кармана смятую бейсболку со сломанным козырьком и надвинул ее на глаза. Двигался мистер Каллахан неторопливо, плавно, и почему-то его движения напомнили Эшли хищника, терпеливо выслеживающего добычу.
Опасный он человек, этот Каллахан. Особенно для девушки, которой следовало бы презирать даже землю у него под ногами!
Но можно ли упускать такой шанс? Если сейчас она не поговорит с ним по душам, если не выскажет ему в лицо все, что о нем думает, – непременно возненавидит себя за трусость!
