– Да, Мэри, я уже прочла в газете, – говорила Эшли, меряя гостиную шагами и прижимая к уху переносной телефон.
Больше всего на свете она сейчас мечтала, чтобы сестра, наконец, распрощалась и повесила трубку. Или нет, еще больше – чтобы Мэри была рядом. Чтобы хоть кто-то был рядом, обнял ее, сказал, что все это пустяки, все пройдет, что через неделю она сама будет с улыбкой вспоминать о своих треволнениях...
– Да, знаю, что они начинают пикет сегодня. Нет, понятия не имею, знает ли Каллахан.
В трубке послышался гудок – кто-то пытался прозвониться по другой линии. Эшли поморщилась: внутри у нее, где-то в области сердца, вмиг стало холодно и пусто.
– Звонят! Наверно, это он. Но я не могу с ним говорить, Мэри. Прямо сейчас – не могу. Мне надо все обдумать.
На это Мэри резонно заметила, что без откровенности и искренности прочных отношений не построить. Эшли слушала ее вполуха, снова проглядывая злополучную статью. Дойдя до фотографии Карла Уитьера, она показала ему язык.
– Конечно-конечно, ты права, – прервала она сестру, не дожидаясь, когда Мэри окончательно перейдет к лексике и интонациям воскресной проповеди. – Но не все так просто. Ведь эти люди – мои хорошие знакомые. Я знаю, что цели у них самые благородные, хоть средства и оставляют желать лучшего. И мне кажется... такое ощущение, словно приходится выбирать, с кем я – с Каллаханом или с ними.
В ответ на следующую реплику сестры она затрясла головой.
– Нет-нет, Мэри, совсем не как у того парня из «Отверженных»... как его звали, ты говоришь? Ах да, Мариус. Он должен был выбирать между любовью к Козетте и участием в восстании, заведомо обреченном на поражение. Ужасный выбор, никакой надежды... Ну, хорошо, хорошо, согласна, кое-что общее есть. Но, Мэри, что же мне делать? Это мои друзья, как я могу бросить их в беде?
Она прикрыла глаза, представляя себе, что сейчас вытворяют ее друзья. Должно быть, вооружившись плакатами, рвутся на строительную площадку, чем, разумеется, нарушают закон о проникновении в частные владения. Возможно даже, как и предсказывал Каллахан, приковывают себя наручниками к ограде.
Потом перед ее мысленным взором предстала полиция. Словно наяву, Эшли увидела, как зачинщиков демонстрации скручивают и волокут в полицейские автобусы, как носятся вокруг с микрофонами и щелкают камерами вездесущие стервятники журналисты...
И посреди всего этого – Каллахан. Улыбается такой знакомой ленивой улыбкой, приглаживает ладонью взъерошенные волосы. Объясняет, что у него есть обязательства перед клиентом... он должен заботиться о репутации фирмы...
Разумеется, все они его возненавидят!
Кроме милых старушек, которые, возможно, даже в такой обстановке найдут повод угостить его пирожными.
– Что? Прости, Мэри, я отвлеклась, – пробормотала она в трубку.
Мэри повторила свою последнюю реплику в третий раз, и Эшли кивнула.
– Верно, ты права. Позвоню ему в отель, объясню, что до сегодняшнего дня ни о чем не подозревала – ведь так и было, черт побери! – и попрошу не обращаться в полицию, пока я сама не съезжу туда и не поговорю с Карлом и остальными. Может быть, мне удастся их остановить. Да, непременно так и сделаю, как только ты, сестричка, освободишь телефон.
Ехидно напомнив, что это Эшли позвонила ей первая, Мэри пожелала сестре удачи и повесила трубку. Эшли нажала на кнопку «Конец связи».
Минуту или две она в нерешительности смотрела на свой телефон. Наконец швырнула его на диван и помчалась в душ.
Пожалуй, она подождет звонить Каллахану. Торопиться ни к чему. Что, если он еще не встал? Или еще не прочел газету? А если прочел, тем более стоит подождать, пока он остынет.
А Эшли наберется храбрости.
Она уже сушила волосы феном, когда в дверь позвонили. Эшли замерла, расширенными от ужаса глазами уставившись на свое отражение.
