Она решила, что им обоим будет лучше поговорить о чем-нибудь отвлеченном, и спросила его, более или менее наобум, не доставит ли он послание миссис Харпер.
– А, хорошо. Если хотите. То есть… я, может быть, некоторое время ее не увижу. Наверное, я почти немедленно уеду! Вероятно, завтра!
Каролина была потрясена. Только сегодня вечером она слышала, как он убеждал Филиппа Дейнджерфилда на несколько дней поехать на рыбалку.
– Вы уезжаете в Бодмин? – спросила она, зная, что один из его братьев служит там викарием.
– Бодмин? Разумеется, нет. Это вас не касается… знаете, я не ответствен перед моей семьей! – Несколько секунд спустя он сказал: – Мне надоел Оксфорд! Если война не кончится, я поступлю на военную службу.
Она не знала, как реагировать на такие заявления.
Они ехали по Мартлендской долине. Экипаж подъехал к ферме, и Каролина вышла, пожелав Октавию спокойной ночи.
Ее голова была загружена мучительными воспоминаниями о прошедшем вечере, она заново переживала сцену в оранжерее, но, войдя в дом, столкнулась с новой и довольно неожиданной ситуацией.
Пока ее не было, на ферму приехал Артур. Он пришел в ужас от слухов о происшествии в Хойл-Парке и решил забрать свою семью обратно в Лондон. Оставшуюся часть лета они проведут в Рамсгите.
Незачем говорить, что Каролине вовсе не хотелось уезжать из Девоншира. Но она понимала, что ее никто не поймет и не послушает. Лавиния никогда не хотела ехать в Мартленд, няне здесь не нравится, и хотя дети в первую неделю наслаждались жизнью, ограничения, последовавшие за исчезновением Ады, их раздражали, да и погода не радовала.
Поэтому Каролина без возражений приняла решение Артура, отправилась спать, негодуя против собственной беспомощности, и лежала, думая о Фрэнсисе Обри. Ее очень тревожили два обстоятельства: во-первых, она боялась, что его могут вскоре арестовать за убийство, и, во-вторых, что вряд ли им когда-нибудь удастся встретиться еще раз. Оба обстоятельства она воспринимала как несчастья, причем одинаково серьезные, хотя признавала, что Фрэнсис вряд ли согласен с ней. Она даже представляла себе, как он позабавился бы над таким сравнением. Как любопытно ковать узы сочувствия из малопривлекательного металла иронии! Теперь Фрэнсис казался ей интереснее, необычнее всех, кого она знала. Очарованная его живым и оригинальным умом, она вспоминала внешние выражения этой живости: быстрая реакция проницательных серых глаз, тонкие модуляции голоса, уверенные движения. Невозможно было поверить, что когда-то она считала его скучным и уродливым. Почему-то сейчас она была убеждена, что он не совершал ничего, в чем его подозревают!
Она неподвижно лежала в тоске и глядела в темноту. Рама окна дребезжала под порывами ветра, гуляющего по долине.
Мысли ее плавно перетекли к Октавию. Отвлеченная приездом Артура, Каролина забыла о нем, но сейчас странное поведение Октавия в экипаже вновь заинтересовало ее. Он вел себя так необычно, что она была убеждена: ему известно о происшествии в Хойл-Парке больше, чем всем остальным! Но что? Кому рассказать об этом? Элтему, которого она искренне жалела, но который, похоже, находясь во власти своих чувств, был не в состоянии трезво анализировать ситуацию? Дейнджерфилдам, с которыми она едва знакома? Безусловно, остается лишь сам Фрэнсис, имеющий право узнать любую мелочь, относящуюся к делу!
Наконец Каролина заснула беспокойным сном и рано проснулась. По-прежнему испытывая усталость и странное чувство нереальности, она поднялась, чтобы упаковать свои вещи. Дилижансы приедут не раньше одиннадцати. (Для такой большой компании на этот раз пришлось нанять два, и Артур все время ворчал по поводу дороговизны.) Каролина нашла младшего мальчика Даффетов и, пообещав заплатить ему, попросила отнести в Хойл-Парк записку лорду Фрэнсису.
С чувством выполненного долга она уселась на скамейку позади дома. Погода прояснилась, солнце ровно сияло с бездонного голубого неба; в такую погоду пойти бы на пляж! Из верхнего окна до нее доносились голоса Лавинии и няни: они готовили в дорогу младших детей. Артур во дворе возился с багажом. Винни с Беном напоследок качались на качелях и распевали песенку, запавшую им в головы в последние два дня, вероятно, потому, что она соответствовала атмосфере таинственности, царившей вокруг:
