Наша последняя остановка — собор Святого Людовика. Вечерня закончена, и запах ладана еще витает под гулкими сводами. Запах едва уловим, но меня начинает мутить, и, похолодев от ужаса, я прислушиваюсь к своим ощущениям. Значит ли это, что я стала нечистью? Кто, как не черти, боится ладана?
Вслед за папой я преклоняю колено и макаю палец в плошку с освященной водой, чтобы перекреститься. Капли воды приятно остужают лоб. Только в прохладной полутьме собора я замечаю, что у меня начался жар, да притом сильный. Зачерпнуть бы святой воды пригоршней и смыть пот с лица, но это совсем никуда не годится. Нужно перетерпеть.
Когда мы приезжаем в пансион урсулинок, отцу приходится нести меня на руках, так я утомилась. К векам подвесили по гирьке. В голове и за пазухой — горячая пыль. Когда же она туда набилась?
Прохладные хрусткие простыни принимают мое тело. Надо мной склоняется женщина в черном одеянии и с черным покровом поверх белого апостольника. Она бормочет что-то утешительное и пытается стянуть с меня платье, но я вскрикиваю от боли. Кровь и сукровица впитались в шелк, и ткань присохла к плечам, как вторая кожа. Нахмурившись, женщина быстро уходит прочь и возвращается с двумя помощницами. Они несут губку и тазик с водой. Только так, смачивая мне плечи и спину, монахиням удается снять платье. «Боже праведный!» — вскрикивает одна, та, что помоложе, и убегает. А затем вроде бы совсем близко, но в то же время далеко я слышу чей-то разговор.
— Что мы должны знать об этой девочке? — выпытывает скрипучий женский голос.
— Прошу прощения, сестра? — спрашивает кто-то знакомый. Ах да, мой отец.
— Ну, что с ней не так? Она лгунья, неряха? Или, быть может, воровка? В чем состоит ее провинность, раз вы сочли нужным наказать ее столь сурово?
Я вжимаюсь в кровать. Если папа скажет, что я колдунья, чернокнижница… Мне тут спуску не дадут!
— Ее единственная вина в том, что она дочь гневливой матери и отца, которого вечно нет дома, — печально отвечает папа. — Будьте с ней поласковее.
Он целует меня в лоб и подносит к губам мои горячие липкие пальцы. Просит быть умницей и во всем слушаться сестер. Уверяет, что навестит меня совсем скоро. Но я понимаю, что не будет никакого скоро. И вообще не будет ничего. Сквозь слипшиеся ресницы я вижу, что над ним кружат синие бабочки, и вытягиваю руку, пытаясь их отогнать, но рука бессильно падает на простыню. А затем на меня набрасывается желтая лихорадка.
Дорога до Хаммерсмита занимает около часа. Наемный экипаж привозит нас к постоялому двору с видом на подвесной мост через Темзу. Пока мы подкрепляемся чаем и гренками, Джулиан читает мне подробную лекцию о мосте, детище некоего Уильяма Кларка, а я поражаюсь как широте познаний моего жениха, так и присущей всем британцам способности подолгу говорить о невыносимо скучных вещах. Фундамент! Несущие конструкции! Странно еще, что не свернулись сливки в аляповатом молочнике из стаффордширского фарфора.
Массивные каменные арки моста, похожие издали на скованных цепями слонов, не возбуждают моего интереса, но я вежливо киваю, не забывая прихлебывать чай — продрогла в пути.
Мыслями я далеко. Не могу не думать о Дезире, о нашей ссоре третьего дня, которая вновь развела нас по отдельным спальням, и о страшной догадке Олимпии. Чтобы убить Иветт, Дезире не нужен был сообщник. В одиночку бы управилась. А воск на замочной скважине, обнаруженный моим придирчивым женихом, мог оставить Марсель. Как знать, не навещал ли он Дезире ночами, когда за стеной соревновались в храпе служанки?
Но кто тогда напал на нас у парка? И куда подевался тетин архив? Круг за кругом я брожу по лабиринту, выстраивая догадки и затаптывая их на новом витке, и чем дольше думаю, тем темнее становится в голове. Но одно я знаю наверняка — раз поймав сестру на крупной лжи, я уже ни в чем не смогу ей довериться. Но не любить ее тоже не смогу.
Расплатившись за трапезу, за которую, ввиду его цилиндра и дорогого пальто, с него содрали тройную цену, Джулиан любезно подставляет мне руку и приглашает прогуляться по Хаммерсмитскому мосту. По тому самому, который не далее как в апреле трещал, когда гуляки сгрудились на нем, чтобы наблюдать за университетской регатой. Рассказывает такие страсти, а потом удивляется, что я боюсь сделать шаг! К моему несказанному облегчению, это строение оказывается устойчивым, а бриз с Темзы прочищает горло и легкие от скопившегося там тумана. Наконец-то я вдыхаю полной грудью, вдыхаю так глубоко, что корсет впивается в ребра, а острая булавка брошки предупреждающе покалывает кожу. Намек понят. Не годится леди пыхтеть, как грузчику.
