— Рыбак рыбака видит издалека. И за милю обходит, — подает голос Селестина. Кажется, это первое ее изречение, не позаимствованное из книги притч Соломоновых.
Я едва успеваю юркнуть за штору, когда из гостиной вываливается отец и, не дожидаясь камердинера, сам идет седлать Лафонтена, после чего исчезает месяца на три. А вместе с ним исчезает моя надежда…
Во время следующего визита в «Малый Тюильри», пока бабушка обсуждает с мсье Робером угрозу наводнения и то, как это может сказаться на урожае, я втихомолку покидаю гостиную. Прямо по палисаду, вдоль живой изгороди, пробираюсь к конюшне. То и дело нагибаюсь, чтобы меня не увидели братья Мерсье, которые носятся по двору, пиная мяч. Пыль стоит столбом, воздух звенит от задорных возгласов. Когда братья так увлечены игрой, их запросто можно перепутать с людьми. Но я-то знаю.
Подол кисейного платья измазан пыльцой, чулки порваны в нескольких местах, но все это мелочи. Тихо, как опоссум, прокрадываюсь на конюшню, в теплую полутьму, пропахшую навозом и душистым сеном. Лошади в стойлах всхрапывают, увидев незнакомку. Спиной ко мне стоит Жанно и сыплет в ясли овес, то и дело зачерпывая его пятерней и отправляя в рот. И прямо с набитым ртом мычит песенку, пританцовывая. Кривая ступня постукивает по соломе.
Стоит ему заслышать шорох, как его с головы до ног охватывает дрожь. Грум оборачивается — белки вытаращенных глаз сверкают, из приоткрытого рта вываливается жеваный овес. Бог знает, что Жанно успел подумать. Наверное, что масса Жерар пришел по его душу.
— Тсс, Жанно, это же я, — прикладываю палец к губам. Если братья Мерсье услышат, нам обоим не поздоровится.
— Мисса Флоранс?
Успокоившись отчасти, он быстро заглатывает овес и снимает соломенную шляпу, застывая в полупоклоне. Мне хорошо видны шрамы на его голове, словно пересохшие ручьи рассекают поросшую кустарником равнину.
— Я вот что… — мне трудно подбирать слова. — Я приношу тебе извинения, Жанно. Если бы я не попросила лимонад, тебя бы не наказали. О, зачем я его попросила?!
— Извинения? — Он ворочает на языке мудреное словцо. Применительно к себе он его еще не слышал.
— Прости меня, ладно? Я же не знала… что тебя высекут… из-за этого дурацкого лимона-а-да…
Сажусь прямо на тюк сена и реву, размазывая слезы по щекам, но никакими слезами не вымыть из памяти сцену наказания.
Передо мной высится Жанно, загораживая пыльный свет.
— Мисса Флоранс? Молодой миссе не надо плакать. Жанно сам виноват, что не угодил массе Жерару. Сам виноват.
Всхлипывая, поднимаю голову. Раньше меня забавляло, что некоторые рабы говорят о себе в третьем лице, а теперь понимаю, что на их месте и я бы так заговорила. Я — это не я, а кто-то еще, и это тело на самом деле не мое тело. И боль не моя.
— Мисса Флоранс так добра к бедному Жанно, — говорит грум и улыбается, растягивая толстые губы.
На месте двух передних зубов темнеют провалы. Там, куда пришелся удар шпорой. И я вспоминаю про цель своего визита.
— Мисса Флоранс не просто добра к Жанно. Мисса Флоранс сделает Жанно гри-гри.
— Чиво? — удивляется грум, но я уже вынимаю из карманов и раскладываю на соломе принесенные из дома предметы.
— Значит, что мы тут имеем? — деловито говорю я, подражая Розе. Главное — произвести должный эффект. — Для начала нам понадобится мешочек из красной фланели. Ведь красный — цвет крови и огня, красный любую магию усиливает во стократ. Далее мы кладем туда высушенный корень ипомеи ялапской. В народе его зовут корнем Джона-завоевателя. Слышал про него?
Грум звучно скребет макушку.
— Энто тот, что ли, Джон, что женихался с дьяволовой дочкой, а потом они на пару покрали у папани лошадей да и были таковы?
— Он самый. Корень Джона-завоевателя оберегает от порки, — говорю я с уверенностью — конечно, напускной. — А если тебя все же будут бить, ты не почувствуешь боль. Понятно? Больше никакой боли. А ну-ка повтори за мной!
— Больше никакой боли, — повторяет грум. — Если миссе Флоранс так угодно.
Мой авторитет — авторитет белого человека — неоспорим и непререкаем. Будь Жанно дряхлым стариком, я и то могла бы окликнуть его «Эй, малец!», услышав в ответ подобострастное «Чего желает мисса?». Но в покорности лежит спасение, ведь гри-гри защищает лишь тех, кто в него верит. Очень сильно верит.
