— Прости, Мари, у меня голова закружилась. Мне бы прилечь. Я еще зайду к тебе… как-нибудь.
— Заходи, милая Флоранс! — Мари старается скрыть огорчение, но видно, что на меня у нее были иные планы. — Заходи, если захочешь помолиться. Или облегчить душу исповедью, — неожиданно предлагает она.
Это еще что такое? Всматриваюсь в нее повнимательнее, но личико Мари — личико фарфоровой куклы — вновь сияет безмятежной улыбкой. И мученики за ее спиной тоже улыбаются, все как один.
В детской я вышагиваю вдоль половицы, точно так же, как Джулиан, когда он погружен в раздумья. Выходит, у Мари тоже был повод желать мадам Ланжерон смерти. Мать лишила ее самого дорогого — мечты. Если бы на дворе стояли раннехристианские времена, когда святые расхаживали по воде, неся свою отрубленную голову под мышкой, я посчитала бы, что убийство тети — возмездие за кражу овечки из Божьего стада. Но поскольку на календаре октябрь 1870 года, я сомневаюсь, что Мари науськала на мать своего ангела-хранителя.
Хотя… мне ли в этом сомневаться? Уж не заключила ли Мари пакт, подобный моему? Что одна сестра, что другая — обе могут оказаться пособницами убийцы. А также Дезире. Или я.
С другой стороны, сейчас я обвинила бы Мари в чем угодно, потому что меня душит ярость. Словно в груди горит сера и едкий дым поднимается вверх, заставляя глаза слезиться.
Со слов Мари выходит, что братьям Мерсье уготована вечность рядом с моей милой мамушкой Норой. И с их грумом Жанно, который мухи не обидит. И с добрейшей мадам Валанкур, подхватившей лихорадку от раненых, когда работала в лазарете во время войны. На такую загробную жизнь я не согласна!
Хотя Жерар и Гийом погибли, защищая нас от дезертиров, а Гастон сложил голову на поле брани, я не готова выписать всем троим пропуск в рай. Пусть хоть в чистилище протомятся. Подумают о своем поведении век-другой. Попади они в рай сразу, превратят Царствие небесное в подобие своей плантации, где рабы боялись громко дышать, чтобы не привлечь к себе внимание.
Я же помню, что это были за люди.
Красивые.
Братья Мерсье были ошеломляюще красивы. Поджарые и белокожие, как юные боги. Искусный ваятель выточил их мускулистые руки с девически узкими запястьями, их груди без единого волоска, длинные стройные ноги, чтобы плясать вместе с вакханками под звуки флейты Пана. Резец прошелся по лицам, доведя пропорции до совершенства, и уделил внимание каждому локону. А потом неведомый скульптор раскрасил свое творение — глаза в карий, волосы в каштановый, не забыв добавить золотые блики, губы чуть тронул розовым, а кожу не посмел запятнать краской и оставил ее мраморно-белой.
Одинаковые.
Встречая мальчиков Мерсье, чужаки удивленно щурились. Братья-погодки были до того похожи друг на друга, что казались одним и тем же человеком, но в разном возрасте. Красота, помноженная на три. Кто устоит?
Бабушка объясняла их сходство более прозаично — вот что бывает, если кузены поколениями женятся друг на дружке. Если бы дети Робера и Эжени родились шестипалыми, это бы ее нисколько не удивило. «Хорошо, что мы твою маму со стороны взяли! — радовалась Нанетт и добавляла: — Вот и Жерару с тобой повезло. У вас здоровые дети народятся». Жаль, что сам Жерар не разделял ее мнение. Разница в пять лет высилась между нами стеной, на которую я никак не могла вскарабкаться, а Жерар сверху вниз наблюдал за моей возней.
Пока я была крохотной робкой кубышкой, он, сорванец десяти лет от роду, бросался в меня пеканами с балкона, а если я поднимала рев, недоуменно хлопал глазами. Кто, он? Да он меня пальцем не трогал! Как, в таком случае, я свалилась с пони, катаясь по дубовой аллее «Малого Тюильри»? Известное дело как. Сама упала, а других обвиняет. Это же малютка Флоранс! Она из гостиной в столовую не дойдет, чтобы не подвернуть ногу, не расквасить нос и не вываляться в пыли.
Зная мою неуклюжесть, взрослые безоговорочно верили ему, а меня отчитывали за ложь. Так я приучила себя втягивать голову в плечи и жмуриться, когда братьев Мерсье одолевало желание поиграть в солдат и пленного индейца, или в охоту на олениху, или в иную какую игру, где требовалось кого-то ловить, щипать и, связав руки за спиной, волочь в крепость.
