Кто может доказать несостоятельность насмешки?
Уильям Пейли
Нортклифф-Холл, август 1830 года
Джеймс Шербрук, лорд Хаммерсмит, появившийся на свет двадцатью восемью минутами раньше брата, привычно задавался вопросом, резвится ли в данный момент Джейсон в прохладных водах Северного моря у побережья Стоунхейвена или лежит в постели очередной красотки.
Братец плавал как рыба, независимо от того, сводит вода холодом руки и ноги или нежит, как в теплой ванне. Энергично отряхиваясь, словно их общая гончая Тюльпан, он как-то объяснил брату:
— Понимаешь, Джеймс, в конечном счете это значения не имеет. Все равно что заниматься любовью.
Можно валяться на жестком песке, едва шевеля заледенелыми ногами, или утопать в пуховой перине, наслаждение от этого меньше не становится.
Джеймс никогда не занимался любовью на песчаном пляже, но втайне полагал, что брат-близнец прав.
Джейсон обладал столь неординарным способом мышления, что поражал своей логикой окружающих, вынужденных волей-неволей с ним соглашаться. Этот необычный талант он унаследовал от матери.
— Мои драгоценные мальчики, — говаривала она, — какая жалость, что вы уродились красавцами! Недаром это так раздражает отца.
И дети послушно кивали, в глубине души удивляясь ее словам.
Джеймс вздохнул и отступил от обрыва, нависавшего над долиной Поу, прелестным зеленым уголком, пестревшим кленами и липами и поделенным на участки старыми каменными заборами. Долина была защищена с трех сторон невысокими холмами. Джеймс втайне верил, что эти длинные холмы с круглыми вершинами были древними могильниками. В детстве они с Джейсоном сочиняли невероятные истории о возможных обитателях этих захоронений и разыгрывали их в лицах. Джейсон обычно предпочитал роль воина-дикаря в медвежьей шкуре, красившего физиономию голубой краской и пожиравшего сырое мясо. Джеймс чаще всего бывал шаманом, который одним щелчком пальцев заставлял дым спиралью подниматься в мрачное небо и обрушивал пламя на воинов.
Но сейчас он на всякий случай попятился от края.
Однажды он уже свалился с обрыва, когда дрался с Джейсоном на шпагах. Джейсон прижал острие шпаги к горлу Джеймса, а тот схватил его за шиворот и хорошенько тряхнул: сплошная драма и никакого вкуса, как сетовал позже Джейсон. Тогда Джеймс поскользнулся и рухнул вниз под негодующие вопли брата:
— Ах ты, баран безмозглый! Свернешь себе шею из-за какой-то паршивой царапины!
Но Джеймс только смеялся, хотя позже оказалось, что он с головы до ног разукрашен синяками всех форм и размеров. Тетя Мелисанда, гостившая в то время в Нортклифф-Холле, расстроенно ахала, гладя ладонями его щеки:
— О, дорогой мальчик, ты должен бережнее относиться к своему изысканному и совершенному лицу, и кому это знать, как не мне, поскольку это и мое лицо!
Услышав ее слова, отец поднял глаза к небу и пробормотал:
— Нет, ну как могло такое случиться?
Родственница нисколько не преувеличивала: Джеймс и Джейсон были как две капли воды похожи на нее, считавшуюся в обществе ослепительной красавицей. И никто не мог понять, как это вышло и почему оба уродились в тетушку. За исключением, разумеется, роста и размеров.
Благодарение Господу, фигурами они походили на отца, что безмерно его радовало. По этому поводу мать утверждала, что мальчики должны быть почти такими же большими, как отец, и почти такими же умными. Это все, что нужно отцам. И возможно, матерям тоже.
Несколько лет назад до Джеймса дошли слухи, что отец хотел жениться на тете Мелисанде и женился бы, если бы не дядя Тони, успевший выхватить девушку из-под самого его носа. Джеймс, как ни старался, не мог представить столь трагический спектакль. Нет, разумеется, дядя Тони не украл ее. Просто тетя Мелисанда предпочла именно его. К счастью для Джеймса и Джейсона, ее место быстро заняла матушка. Именно к счастью, поскольку, хотя оба находили тетку очень интересной, обожали мать. Повезло им и в том, что оба унаследовали ум Шербруков, о чем отец постоянно им твердил.
