— Вот видишь, мой нежный джентльмен, я твой победитель. Смотри у меня, в следующий раз я окончательно вытрясу из тебя душу.
Певерил, пошатываясь, поднялся на ноги, потирая поврежденную шею. Его лицо стало алым от боли и унижения. Этой ночью кроткий художник стал человеком, мечтающим научиться драться так, чтобы суметь подвергнуть Айвора такому же унижению, какому подвергся он сам.
Взволнованная Одетта, поддерживая несчастного юношу, поднесла к его губам стакан с вином.
— Глупенький, зачем вы вывели из себя валлийца? — причитала она. — Вот, выпейте. О-ля-ля! Вы слишком откровенно показали, что вы поклонник ее светлости! О Боже!
Певерил выпил предложенное вино. Тем временем Айвор исчез, слуги разбежались в разных направлениях.
— Что случилось? — глухо пробормотал художник.
Одетта сказала:
— Ее светлость рожает. Мне тоже надо идти, я должна помогать там. Ну полно же вам, Певерил… не тратьте попусту время на прекрасную даму, которая окружена врачами и няньками и скоро станет заниматься новорожденным. Такому красивому мальчику, как вы, нужна красивая девушка, которую он мог бы целовать… — Она захихикала, скользнула к нему и плотно прижалась. — Сегодня ночью я тайком проберусь в башню к вам в гости. Все будут слишком заняты, чтобы интересоваться, куда я иду.
— Благодарю, но я не хочу, чтобы вы приходили ко мне в башню, — решительно произнес Певерил и пошел через вестибюль, пока ничего ясно не осознавая, но чувствуя невыносимую тревогу.
Она рожает. О Боже, до чего это отвратительно, ужасно! Из такого изящного прекрасного тела, которое он боготворил, обожал всем своим существом, не сегодня завтра должен появиться ребенок Сен-Шевиота. Она будет страшно страдать. Молодой человек ничего не понимал в подобных вещах, но был очень впечатлительным. Все эти мысли были для него невыносимы. Горя в лихорадке, вырвавшись из объятий Одетты, он помчался по винтовой лестнице в свою студию. Там, упав на колени подле окна, он воздел руки к небесам и начал страстно молиться:
— О Боже всемогущий, не дай ей умереть сегодня ночью!
Во всех окнах огромного замка горел свет. Когда повитухи сообщили Сен-Шевиоту, что миледи вот-вот разрешится от бремени, он пришел в радостное и одновременно тревожное состояние. Радостное потому, что он мог возблагодарить Бога (или дьявола), что долгое ожидание наконец закончилось. Но были зловещие опасения. Ведь во время родов Флер могла умереть, а вместе с ней и ребенок. Или ребенок мог родиться уродом.
Он беспрестанно метался по длинным галереям и коридорам замка, заходил в гостиные, останавливаясь лишь для того, чтобы выпить еще вина. Он говорил себе, что если Флер не родит ему здорового прекрасного сына, то он накажет ее за это. А повитух просто утопит в пруду парка. Его переполняли злобные мысли, разум был воспламенен от чрезмерного количества выпитого. Потом он стал мечтать о красивом сыне, который, наверное, родится сегодня ночью; мечтал о том, как он, Дензил, раскается во всех своих дурных и грешных поступках и станет хорошим отцом и самым лучшим мужем. Он даже даст денег на храм и будет посещать мессы. Он превратится в самого респектабельного члена высшего общества, порвет с любовницей-венгеркой и покончит с одним из своих тайных грешков — игрой в кости. И прикажет Певерилу написать портрет новорожденного.
Доктор Босс сообщил, что пока все идет нормально, но ее светлость довольно узкобедрая, и это может осложнить роды, с чем согласились обе повитухи.
Затем доктор смущенно посмотрел на барона и добавил:
— Лорд Шевиот, обычно спрашивают супруга, если дела идут плохо и предстоит выбрать между жизнью матери и жизнью ребенка, кого мне в таком случае спасать?
И без колебания Сен-Шевиот ответил:
— Ребенка, конечно. Я всегда смогу найти себе другую жену.
Услышав этот беспощадный и страшный ответ, старый врач отпрянул. Однако он поклонился и вернулся к своей пациентке. Сняв камзол и закатав рукава, он стоял в будуаре, ожидая, когда повитухи сообщат ему, что роды начались и нужна его помощь.
Когда доктор в последний раз осматривал леди Сен-Шевиот, его переполняла невыразимая жалость. Она была такой же белой, как ее батистовая ночная рубашка, в которую ее переодели женщины. Золотистые волосы были спрятаны под белый чепец. С безжалостным постоянством, одна за другой, пронизывали все ее тело острые схватки. Одна из повитух посоветовала привязать ее руки к столбикам кровати, вторая постоянно натирала виски роженицы духами и уксусом. Флер не издавала ни звука. И именно это беспокоило доктора Босса, который принимал роды у множества женщин графства. Флер с искаженным от боли лицом, прикусив губу, все время молчала, если не считать слабых стонов, доносившихся из глубины ее груди.
