— Она жива?
— Я не знаю, — пожала плечами лисица. — Только поговаривают, что валашский князь в Рутении цацкался с какой-то потерявшей память ведьмой.
— Ты понял? — торжествующе вскричала Яга. — Она не помнит своего имени! Поэтому и найти ее мы не можем!
— Есть идеи? — попытался сосредоточиться демон. — Что делать будем?
— Меня больше интересует, что делать с ней, — указала Яга на пленницу. — Не убивать же ее в самом деле…
Служба началась еще засветло. Певцы, облаченные в белые одежды, тоненькими голосами славили Трехликого, повернув головы к восточным воротам храма. Заходящее солнце окрашивало багрянцем развевающиеся полы плащей, маски под глубокими капюшонами сверкали.
Ганиэль прошел меж рядами певцов, подобно черному ворону в стае лебедей. Обычай требовал от Трисветлого будничных одеяний. Подойдя к воротам храма, Ив трижды постучал в них. Створки открылись с неторопливой торжественностью. Трое служителей, отделившись от стен, стали усыпать путь к храму бутонами белых роз. Ив шел уверенно, впечатывая в дорожную пыль хрупкие лепестки. Простой понятный символ — бренность всего сущего, быстротечность красоты, красота смерти. Легкую улыбку Трисветлого под маской рассмотреть было невозможно. Но она была — вещуну нравились обряды. Тридцать три неторопливых шага от ворот к внутренней двери, трижды три негромких постукивания по серебряным створкам. Пение не умолкало.
Трисветлый Ив вошел в храм. Здесь было темно. Уверенные руки освободили его от одежды. С легким шуршанием исчез плащ, нижнее облачение, исподнее платье. Помогая невидимым слугам разуть его, Ив сделал шаг вперед. Босые ноги ощутили гладкую прохладу мрамора. И тут вспыхнул свет. Яркий, белый, слепящий, он будто стекал с потолочного свода с неотвратимостью снежной лавины. Ганиэль, абсолютно обнаженный, стоял в центре зала. Он кожей чувствовал взгляды соратников, приближенных, допущенных в святая святых — в главный храм Трехликого бога. Пение смолкло. В напряженной тишине Ив пересек зал, приблизился к последним алтарным дверям, уверенно открыл их и вошел внутрь. Одновременно с последним разделяющим шагом он сорвал с лица серебряную маску и отбросил ее за спину. Захлопывая дверь, Ганиэль слышал, как звенит металл по мрамору пола.
— Ну наконец-то ты наигрался!
В хриплом старческом голосе слышалась дурашливая укоризна. Первый ценил хорошую шутку.
— Более благозвучных песнопений сочинить не могли? У нас головы разболелись этот писк с утра слушать. Скажи, Младший?
Из левого алтарного нефа ответил хорошо поставленный баритон:
— А мне нравится. Чистые такие голоса, будто девичьи. — За тонкой занавесью можно было рассмотреть только полыхающие желтым золотом глаза говорившего.
— Эх, молодежь… — протянул Первый. — Вот помню, в мире Дырявых лун у нас хор был — огромный, голов на шестьсот, туда только кастратов набирали. Вот это голоса были так голоса. Ты не помнишь, тебя еще с нами не было.
Ив слегка поежился.
— Оденься, Ганиэль, — заметив его дрожь, предложил Первый. — И присаживайся. Как у них здесь говорят? В ногах правды нет.
— Это рутенская поговорка, — уточнил Младший. — Ну может, еще в парочке близлежащих княжеств такое изречь могут. В этом мире просто невероятное многообразие культур. Сотни народов, тысячи языков, десятки богов. Сложный мир, но интересный.
— Вот потому порядка и нет…
К диалогу, неожиданно перешедшему на обсуждение преимуществ монотеизма и единообразия, Ив не стал прислушиваться. За годы служения своему богу он участвовал в философских беседах ликов множество раз. Он порылся в сундуке, стоящем у дальней от нефов стены, и извлек из него тонкий шерстяной плед, в который с удовольствием завернулся. Мебели в жилище бога предусмотрено не было, поэтому вещун уселся на пол, свернул ноги калачиком и расслабил мышцы. Как обычно, в присутствии божества воздух искрился, силовые вихри, сталкиваясь между собой, порождали крошечные стихийные возмущения.
— Где Второй? — спросил Ганиэль, наконец обратив внимание на одну из пустующих ниш.
Невидимые лики как будто переглянулись:
— Спит, наверное… А тебе зачем?
