– Обещаю сделать все, о чем ты попросишь, папа, – моментально откликнулась Рэнди, вытирая остатки слез.
– Подожди, лучше выслушай сначала мои условия, Мира. Первое. Обещай, что больше не принесешь в дом ни одно животное. Лучше удели все свое внимание Зидре. И знай, что, если эта кошка хотя бы раз оцарапает тебя, я ее немедленно пристрелю. Считай, что я тебя предупредил. Ты поняла, Мира?
Растроганная Рэнди улыбнулась и охотно кивнула:
– Я согласна, папа. Что-нибудь еще?
– Пожалуй, – усмехнулся Джонатан. – Я хочу, чтобы с завтрашнего дня мы с тобой как можно чаще были вместе. У тебя хороший слог и прекрасный почерк, Мира, и я прошу тебя начать помогать мне в работе с письмами. Кроме того, мне потребуются твои знания о ближайших окрестностях. Ведь у меня самого никогда не хватает времени на то, чтобы как следует познакомиться с той областью, в которую я назначен губернатором. Смешно сказать, но я ничего, кроме бумаг, и не вижу. Но теперь все будет иначе. Я хочу знать эти места, людей, которые здесь живут, и потому отныне мы будем выезжать вместе с тобой, и ты мне все покажешь.
В течение нескольких ближайших лет между Рэнди и отцом установились особые, очень необычные отношения. Джонатан не переставал поражаться умению дочери чувствовать и понимать людей, едва ли не читать их мысли, но при этом он старался сделать все для того, чтобы Рэнди не ощущала неудобства от посланного ей дара. Более того, отец настаивал на том, чтобы Рэнди развивала свой талант, с тем чтобы поставить его на службу другим.
Три-четыре раза в неделю Рэнди приходила в миссионерский госпиталь, открытый для бедных на окраине Калькутты, и благодаря своему дару лучше любого врача могла почувствовать больного и поставить точный диагноз. Особенно ценным ее талант оказался в работе с еще не умевшими говорить грудными младенцами. Трудно даже сказать, сколько маленьких жизней спас этот чудесный дар – тот самый, что помогал когда-то Рэнди понимать животных, а теперь – лечить людей. Пока, правда, только индусов.
Рэнди вела как бы две жизни. В одной из них она одевалась в сари, подкрашивала глаза и губы, покрывала волосы шалью и откликалась на индийское имя Сона Аг. Когда она шла рядом с Ксавьером по шумным улицам Калькутты, их вполне можно было принять за молодую индийскую супружескую пару.
Но с такой же легкостью Рэнди умела превращаться и в англичанку. Бывая вместе с отцом на официальных приемах, она одевалась по последней европейской моде, а принимая гостей в своем доме, выглядела настоящей лондонской леди, ничуть не отличаясь от жен местных офицеров или работников дипломатического корпуса.
А когда Рэнди исполнилось восемнадцать лет, у нее появились и первые поклонники. Среди них – офицеров и штатских – выделялся своей пылкостью молодой майор Брэндон Спенсер, служивший в штате у Джонатана Коллинза. Сама Рэнди никогда не принимала Спенсера всерьез и потому была особенно удивлена, когда однажды за ужином о нем повел разговор не кто-нибудь, а ее собственный отец, неожиданно выступивший адвокатом майора.
– Ты очень нравишься Брэндону Спенсеру, Мира, – сказал он. – Почему ты его избегаешь? Или, быть может, он чем-то тебя обидел?
– Чем меня может обидеть Брэндон, папа? – вздохнула Рэнди. – Он настоящий джентльмен, у него прекрасные манеры и голубая кровь в жилах, которой он так гордится. Но с ним со скуки умереть можно!
– Согласен, Спенсер немного зануда, – рассмеялся отец, – но он влюблен в тебя, он сам мне об этом говорил.
– Что ты, папа, как он может быть влюблен в меня? Брэндон совсем меня не знает. Что с того, что он видел меня в роли гостеприимной хозяйки и настоящей леди? – Она наклонилась вперед и добавила, подняв бровь: – Скажи лучше, что он подумает, если узнает, что у меня есть еще одно имя – Сона Аг и что под этим именем я занимаюсь целительством в больнице для бедных? И как он отнесется к тому, что я говорю на хинди и урду так же легко, как на родном английском, а в доме у меня вместо кошки живет настоящая, тигрица?
– Боюсь, его может хватить удар, – задумчиво покивал Джонатан.
