Морин спросила Гарольда, хочет ли он побыть один, но он покачал головой.
— Сходим к ней вместе, — предложила она.
Тело уже перенесли в зал, примыкавший к часовне. Они шли вслед за молодой монахиней и молчали, потому что слова в такой момент все равно вышли бы натужными и надломленными. До Морин долетали обычные звуки хосписа: приглушенные голоса, переливы смеха, журчание воды в трубах. На мгновение снаружи донеслись птичьи трели — или звуки хорала? Ей казалось, что она попала в святая святых некоего незнакомого мира. У закрытой двери они остановились, и Морин снова спросила, хочет ли Гарольд остаться один. Он опять покачал головой.
— Я боюсь, — признался он, заглядывая своими голубыми глазами ей в лицо.
В них смешались паника, тоска и отвращение. И внезапно до нее дошло: Гарольд видел Дэвида мертвым в сарае и не хотел повторения.
— Понимаю… Но ничего, я здесь, с тобой. На этот раз, Гарольд, все пройдет как надо.
— Она упокоилась с миром, — доверительно сообщила им монахиня, пухленькая девушка с ярким румянцем во всю щеку.
Морин порадовало, что такая юная и энергичная особа полна жизни, несмотря на то, что заботится об умирающих.
— Перед кончиной она успела улыбнуться. Как будто познала что-то такое…
Морин взглянула на Гарольда — он был бледен, как полотно, словно полностью обескровленный.
— Я рада за нее, — сказала Морин. — Мы рады, что она обрела покой.
Монашка уже собралась уходить, но вдруг вспомнила что-то и обернулась.
— Сестра Филомена спрашивала, не хотите ли вы прийти к вечерне?
Морин вежливо улыбнулась. Поздновато уже обращаться к вере.
— Спасибо за приглашение, но Гарольд очень устал. Мне кажется, сейчас ему прежде всего нужен покой.
Монахиня невозмутимо кивнула.
— Разумеется. Просто на всякий случай знайте, что мы вам всегда рады.
Она повернула ручку и открыла им дверь в зал.
Едва войдя внутрь, Морин узнала этот особый запах ледяной неподвижности, смешанный с густым ароматом ладана. Под скромным деревянным крестом покоились останки, некогда бывшие Куини Хеннесси. Ее аккуратно расчесанные волосы лежали вокруг головы на подушке, руки были вытянуты вдоль тела, а открытые ладони развернуты вверх, как будто Куини с радостью выпустила из них что-то. Ее голову заботливые монахини слегка повернули набок, и опухоль была почти не видна. Морин с Гарольдом стояли подле Куини и молчали, вновь поражаясь тому, как бесповоротно уходит из человека жизнь.
Морин вспомнила Дэвида и то, как много лет назад приподнимала в гробу его недвижную голову и целовала без конца, не в силах поверить, что одного ее желания вернуть сына недостаточно, чтобы он ожил. Гарольд стоял рядом с ней, сжав изо всех сил кулаки.
— Она была хорошим человеком, — сказала Морин. — И настоящим другом.
Кончики ее пальцев ощутили близкое тепло — Гарольд крепко стиснул ее руку.
— Ты не мог ничего поделать, — добавила она, думая в этот момент не только о Куини, но и о Дэвиде.
Да, его поступок разделил их, бросил в беспросветность отчуждения, но, в конце концов, Дэвид добился того, к чему стремился.
— Я была неправа. Я не имела права обвинять тебя.
И она еще крепче сжала его руку.
В щели над и под дверью пробивался свет, и звуки хосписа наполняли пустоту зала, точно вода ручья. В зале смерклось, и все вокруг стало смутным; Куини тоже погрузилась в полутьму. Морин снова вспомнились волны и мысль о том, что жизнь без своего завершения будет неполной. Она решила стоять рядом с Гарольдом столько, сколько ему будет нужно. Наконец он повернулся к выходу, Морин последовала за ним.
Они закрыли за собой дверь, а в часовне уже давно служили мессу. Оба постояли в нерешительности, не зная, поблагодарить ли монахинь или незаметно уйти. Гарольд вдруг на минуту замешкался. Голоса певчих возвысились, сливаясь воедино, и от величественности и праздничной красоты момента у Морин перехватило в горле. «Если мы не можем распахнуть свое сердце, — подумала она, — и принять то, что выше нашего понимания, тогда нам и вправду не на что уповать».
— Ну вот, теперь я готов, — сказал Гарольд.
Они вдвоем прогуливались в темноте по набережной. Любители пикников уже ушли, забрав с собой складные стульчики; на пляже встречались лишь редкие собачники и бегуны трусцой в флуоресцирующих куртках. Гарольд и Морин говорили о всяких пустяках: об отцветающих пионах, о первом школьном дне Дэвида, о прогнозе погоды. О пустяках… Луна сияла в вышине, и ее дрожащий двойник отражался на водной глади. Вдалеке, мерцая огнями, неторопливо шел корабль, двигаясь вперед почти незаметно. На нем кипела жизнь, разворачивалась деятельность, не имеющая к Гарольду и Морин никакого отношения.
