— Почему же со мной нельзя иметь дело? — спросил я гордо.
— Потому что ты рохля, — сказала она, — потому что ты только на словах добрячок. И еще трус.
Вот так! Очень мне захотелось рассказать ей про подвал, но я удержался — еще хвастуном назовет.
— Ладно, — сказал я. — Что ты там обо мне думаешь, на это наплевать. Не во мне сейчас дело. Понятно?
Тут вступила Татьяна.
— Слушай, Маша, — сказала она спокойно. — Раз уж я все знаю, разреши мне сказать. Какой бы Половинкин ни был, а ты не лучше. Он правильно говорит. Надо что-то делать, и быстро.
Я удивился, как это вдруг они подружились, но ничего не сказал.
— Ну, давайте решать, — послушно сказала Машка. — И этот пусть решает, а не разводит… мерлихлюндии.
И тут заартачился я.
— Ничего я с ней решать не буду, — сказал я. — Я ее искал только, чтобы сказать, что она взяла с меня дурацкое слово и пусть она вернет его мне обратно. А я уж сам придумаю, что дальше делать.
— Ну, хватит, — сказала резко Татьяна и хлопнула рукой по столу. — Вы оба как девчонки. Как Юленька с Зойкой.
— Не могу я ему слово вернуть, — сказала Басова, — я сама слово дала.
— Сама и разболтала, — сказала Татьяна.
— Кому я разболтала? Кому?! — чуть не плача закричала Машка.
— Нам, — сказал я.
— Так то вам… — сказала Машка.
Я хотел… чертыхнуться, но Татьяна, посмотрев на меня, строго сказала:
— Выйди, Половинкин, и подожди нас на улице.
Я ждал их на улице. И вдруг вспомнил, как дядя Саша сказал мне однажды, что я «плыву по воле волн». То есть как идет, так и идет. Как меня волна повернет, так я и плыву. Парень-то я хороший, сказал он, но вот над жизнью совсем не думаю, а живу, как придется: прожит день, и ладно. А так нельзя. Вот что я вспомнил, и стало мне довольно тошно: что я — щепка, что ли, какая, в самом деле? Я задумался и не заметил, как вышли девчонки.
— Двинули! — решительно сказала Татьяна.
— Куда? — спросил я.
— К Балашову. К Веньке, — сказала она.
— Поговорим с ним начистоту и поймем, что к чему. Ты согласна, Маша? — спросила Татьяна.
Маша кивнула.
— Пошли! — сказал я. И такая решительность на меня напала, что я понесся вперед, как очумелый. Девчонки еле поспевали за мной.
На Моховой, не доходя до Венькиного дома, мы остановились.
— Кто пойдет? — спросила Татьяна.
— Я! — сказал я.
— Нет, — сказала Татьяна, — тебе нельзя. Вы с Венькой дрались.
— Ну и что? — сказал я, но сразу замолчал. Это чепуха, что дрались, а вот после того подвала мне к Веньке и верно ходить не стоит.
— Я пойду, — сказала Маша. — Я была у него, меня там знают.
— Хорошо, — сказала Татьяна. — Ты его вызови. Мы будем ждать вас на Фонтанке возле библиотеки.
Маша ушла. А мы пошли на Фонтанку.
— Чего такой кислый? — спросила Татьяна.
— Так, — сказал я. Не хотелось мне ничего говорить, а пока мы ждали Машу, болтали обо всякой чепухе. Я рассказал, как искал ее и налетел на Апология. Она смеялась.
— А откуда он знает, где я живу? — спросила она.
— Он говорит, что все про всех знает.
— Знаешь, — задумчиво сказала Татьяна, — странный он какой-то. Будто он совсем один живет. Сам по себе…
Но договорить об Апологии мы не успели. По Фонтанке бежала Машка.
— Венька пропал! — с ходу выпалила она.
— Как пропал?!
— От матери его ничего не поняла. Она, по-моему… — тут Машка перешла на шепот, — она, по-моему, пьяная… Соседка говорит: нет его второй день…
— Так, — сказала Татьяна. — Идемте!
— Ку-у-уда? — безнадежно протянула Маша. — Куда мы…
Она вдруг замолчала и стала смотреть на воду. И мы стали смотреть на воду. А вода текла себе и текла под мостом, и под нами у самой гранитной стенки крутился в маленьком круговороте спичечный коробок. Крутился и крутился и никак не мог отплыть от этой стенки.
Тихо было и спокойно. Только машины изредка фырчали за нашими спинами. Люди шли — одни с портфелями или авоськами, другие с фотоаппаратами. Какой-то парень подошел ко мне и тихо спросил:
— Курнуть есть?
Я мотнул головой. Он вздохнул и отошел, а я почему-то пожалел, что у меня нет сигарет.
Мы стояли, опершись на решетку набережной, и молчали. Я все смотрел на этот проклятый спичечный коробок, который никак не мог уплыть.
