— Он обязательно зайдет, — сказала Басова, — он любит в гости ходить.
— Хватит, Маша, — сказала Маргарита Васильевна немного сердито.
— Извините, — сказала Маша.
— Ты что-то сегодня слишком часто извиняешься, — сказала Маргоша, — ну, ладно, мы с тобой еще поговорим.
Я посмотрел на Басову. Она смущенно наклонила голову, но мне показалось, что она улыбается. Рада небось, что опять меня допекла. Хорошо! Я тоже упрямый.
Маргарита Васильевна пошла меня провожать, но Машка остановила ее.
— Можно я его провожу? — спросила она.
Маргарита Васильевна посмотрела на нее внимательно, потом чуть-чуть засмеялась.
— Коридор пустой, — сказала она, — подушек там нет. Иди проводи.
В коридоре Басова сказала мне, чтобы я ничего не говорил отцу.
— Почему? — спросил я.
— Он ведь тоже… милиция, — сказала она, — а Венька просил.
— А я с ним не как с милицией говорить буду, а как с отцом, — сказал я, хотя и не стоило с ней разговаривать как ни в чем не бывало. Но я решил, что для нее это самый верный метод: если с ней, несмотря на все ее штучки и закидоны, разговаривать, как будто ничего и не было, — это ее с толку сбивает, и она… А впрочем, ничего ее с толку не сбивает. И всегда она сама по себе.
— А с ним можно не как с милицией? — спросила она.
— А почему нельзя, — сказал я и осекся. В самом деле, можно с моим отцом как с товарищем говорить? Что-то не получалось. А может, это я не пробовал? Да нет, вроде пробовал. Не знаю…
— Почему замолчал? — спросила Басова подозрительно.
— Ладно, — сказал я, — не буду я с ним говорить.
— Не говори, — сказала она, — мы сами что-нибудь придумаем.
— Кто это «мы»? — спросил я. Может, она меня имеет в виду.
— Без тебя, — сказала она, — найдутся люди, которые не только о своих драгоценных обидах думают.
Странная она все-таки девчонка — пришла ведь ко мне почему-то, а не к кому-нибудь другому. К своему правильному Герасиму не пошла. Значит… Ничего это ровным счетом не значит, и нечего воображать, Половинкин. Вот как она опять тебя отделала — с хоккейным счетом, а ты и не пикнул. Не понимаю я ее: то так, то этак — семь пятниц на неделе. Сколько раз себе говорил: надо быть со-вер-шен-но холодным, как мороженое. И ничего у меня не получается; как ее увижу, мне улыбаться хочется и делать что-нибудь хорошее, а она думает, что я к ней подлизываюсь, и издевается надо мной, вредина такая. Венька ей, видите ли, понадобился. Веньку, видите ли, ей спасать нужно. О Веньке у нее, видите ли, одна забота. А что тут человек… Да провались он, этот Венька. Мне-то до него какое дело? До него и до его братца перекошенного. Даже думать о них забуду, не то что выручать. Сам выручится, не маленький.
Так я себя разжигал по дороге домой и доразжигался до того, что чуть не задымился. Все, решил я, все! Буду теперь только о себе думать. Время свое хронометрировать и уплотнять. Организованным буду и читать буду не только про шпионов и мушкетеров. А то вон все они какие умные — ин-тел-лек-туаль-ные личности. Ладно, я им тоже покажу, что Семен Половинкин не тютя какая-нибудь, над которым по-всякому издеваться можно.
И с батей поговорю по-настоящему, как мужчина с мужчиной. Что, в самом деле, все ему некогда да некогда. Может, я поэтому такой неотесанный да неорганизованный, что он меня мало отесывал.
Я уже не шел, а бежал, и не заметил, как очутился на Моховой. Недалеко от дома меня остановил один папин товарищ по работе, капитан милиции товарищ Воробьев.
— А-а, Половинкин-младший, здравствуй, — сказал он. — Куда это ты так торопишься?
— Здравствуйте, товарищ Воробьев, — сказал я. — Домой тороплюсь.
— Чего это ты так официально? Меня Сергеем Ивановичем звать.
— А меня Семеном.
— Уел, — засмеялся он. — Ну, правильно. Домой, значит, Семен. А батя дома?
— Дома, Сергей Иванович.
— Отдыхает?
— Учится.
— У-учится?
— А что тут такого? Все сейчас учатся.
— Это ты верно. Это правильно. Эт-то… — Он посмотрел на часы и взял меня за лацкан курточки. — Слушай-ка, мне сейчас некогда, а ты ему передай, чтобы он в двадцать ноль-ноль в отдел зашел. Дело одно есть.
— Все у вас дела, а вот что вокруг делается… — сказал я и сразу прикусил язык.
