Хлопок, объявили номер кадра, куда-то побежал актер, камера за ним, навстречу другая... Хлопок, актер, камеры, наезд, отъезд, хлопок...
Филипп не мог понять, чего добивается тиран-режиссер, переснимая уже в третий раз проходную сцену; не мог понять, как актер может твердить одну и ту же фразу, когда соль монолога совсем в других. Почему без всякого перехода играет развязку? Неужели потому, что, по замыслу сценариста, она происходит на той же самой лужайке под липами, но только несколько лет спустя?..
Филиппу трудно было представить, что из дерганья, кусочков, обрывков сложится в конце концов цельная картина. Поначалу он занервничал, но потом увлекся суетливым напряженным зрелищем и стал следить за актерами и режиссером.
На съемочной площадке Филипп отдал должное искусству Роже Треньяна, который, казалось играючи, дирижировал своим разношерстным оркестром. Оценил такт, с которым режиссер неожиданной шуткой или репликой добивался от актера нужной мимики, задавал должную тональность всей сцене.
Вникая в происходящее, Филипп вдруг уловил темп, в котором должен идти его новый диалог, и тут же внес поправки. Ему показалось, что и он ощутил направляющее воздействие дирижерской палочки и наконец влился в напряженный разноликий оркестр. Ощущение было упоительным — Филипп проникся почтением к Роже, восхищением к актерам, симпатией к оператору, осветителям, дружеским чувством к ассистентам...
Чувство локтя, сопричастности было новым и неожиданным для Филиппа, привыкшего к одиночеству за письменным столом, и он упивался им. Перегородка, отделявшая его от мира, рухнула, он оказался с ним лицом к лицу, в ладу, накоротке.
Отсняв эпизод, Треньян подошел к Филиппу. Он видел возбужденное лицо сценариста: прилежный ученик нашел решение задачки и нетерпеливо ждет, чтобы учитель незамедлительно спросил у него ответ.
С профессиональной быстротой пробежав глазами протянутые Филиппом странички, мэтр одобрительно тряхнул гривой: дескать, то, именно то самое.
— Я не ошибся в вас, молодой человек, — одобрительно сказал Треньян, похлопав молодого автора по плечу, и тот почувствовал себя на седьмом небе.
Вечером он опять спустился на грешную землю. Съемка закончилась, единство распалось. Вымотанные киношники потянулись к гостинице, разошлись, каждый в свою сторону, обособились, стали самими собой — каждый со своим характером и привычками. Филипп опять остался один.
Маргариту кто-то звал в бар, кто-то ужинать, но она, словно почувствовав настроение Филиппа, предпочла отправиться с ним побродить по полям, за что он был ей благодарен. Их уже связывало утреннее сотворчество, Филиппу хотелось вновь почувствовать, что они заодно, они в заговоре. Наскоро поужинав в ресторане при гостинице, они отправились на окраину городка.
Филипп, который вырос в таком же крошечном городке, затерянном среди полей, теперь радовался обсаженным боярышником площадям, будто возвращению в детство. Желтый рапс, серебристый овес, зеленая пшеница, а между ними розовый боярышник — эта привычная Филиппу с детства картина показалась чудом из чудес Маргарите, девчонке, выросшей на мостовой в одном из каменных закоулков Парижа. Словно старым знакомым, радовался Филипп полевым цветам, называя каждый по имени.
— Видишь, вон где ты спряталась, — сказал он, сорвав на обочине ромашку и протянув ее Маргарите. — Вы с ней тезки.
— Неужели? — изумилась Маргарита. — А я и не знала.
— Теперь будешь знать, — покровительственно сказал Филипп, — обе глазастые.
Маргарита засмеялась. Ей захотелось туда, от- куда пришла ее тезка, она скинула босоножки и побежала по мягкой манящей траве, хохоча все заливистее, все громче.
Филипп подобрал босоножки и бросился за ней — в нем мгновенно проснулся охотник. Марго почувствовала перемену и не отказалась от любовной игры. Она всерьез убегала и пряталась в кустах цветущего боярышника от ловца, который отыскивал ее с упорством и страстью. Марго радовалась его напору. Ну еще! Еще! — мысленно подначивала она. Показалась и перебежала к следующей цветущей ограде. Совсем как в кино. Она закружит его, раззадорит, заморочит, доведет до исступления, до безумия. А закатное солнце освещало мирную цветущую зелень багрово-красным прощальным светом.
