– Вы, сударь, наши, а мы ваши, и потому завсегда вас охранять должны быть способны, – говорят они, останавливаясь перед полисадниками и передвигая шапки со лба на затылок. – Наше дело такое, что не выпьешь в день двух полштофов, и не справиться. Вот, только за купцов и благодарение Создателю! Николи мимо начальство не пропустит – сейчас поднесёт. Истинно говорю, ваше священство. Теперича к нам разный купец понаехал, потому ему здесь вольготно. Возьмите то в руководство: вода, опять-же и солдатского постоя нет, значит, за жену он спокоен. Ей-Богу.
– А сегодня много тебе подносили? – осведомляется дачник и в упор смотрит на красносизый нос начальства.
– Не… на свои пил, окромя разве то, что англичан даве полчашечки ромцу выслал, да купец Свинопасов стакашек поднес. Содержанка тут одна, француженка, полграфинчика с мухой предоставила. Муха у них в графин попала, ну, а нам ничего… Вот и всё. Ах, да: повивальная бабка из немок подчивала и три пятачка дала. «Как, говорит, где на даче заметишь даму на мою руку, заметь номер и беги ко мне». Вам, сударь, вашеблагоутробие не требуется ли? Третий год она тут у нас.
К калитке подходит дачница.
– А ты, начальство, чем-бы бабок то рекомендовать, лучше-бы за комарами смотрел. Смотри, сколько их. Жалят напропалую, – шутит она.
Сотский лукаво улыбается и снимает картуз.
– Помилуй, ваше бого… бого… вдохновение, – бормочет он. – Нам за комаром с палкой гоняться нельзя. Опять-же комар от Бога и ему такое положение, чтобы он по вечерам жалил и даже во всю ночь. Комар у человека кровь полирует. Уж это положение такое: теперича утром и на солнце муха обязана кусать, в полдень овод летит и оса; на травку присядете, тут дело муравья вас жалить, в одежде блоха обязана вас жрать и другая нечисть. На даче без этого невозможно.
– Это без блохи-то?
– А хоть-бы и без блохи. К тому-же, ваше благоутробие, блоха заводится от женского сословия. Вот вошь, так та от заботы.
– Проходи, проходи! Заврался уж… – гонит его дачник.
– Зачем завраться? Вы почитайте-ка в книжке… Дозвольте, сударь, цигарочки, окурочка…
– Я тебе говорю – проваливай! Вот тебе гривенник…
Сотский, заплетая ногами, отходит, встречает какого-то мужика и кричит: «во фрунт!».
В палисадник вбегает горничная.
– Ну, что, купила ты сахару? – обращается к ней барыня.
– Да не дает лавочник сахару, сударыня, отвечает горничная. Вы, говорит, у нас чай не покупаете, так нет вам и сахару. Нам, говорит, только от чая и барыш, а на сахар наплевать, потому пол-копейки на фунт пользы. Ваш барин и крахмал, и чай из города привозит, так пусть, – говорит он, – и голову сахару на себе волокет.
– Странно. Сходи в другую лавку.
– Здесь, сударыня, все лавки одного хозяина. Не дали в одной, не дадут и в другой. Тут, в Парголове, ежели жить, то нужно все припасы в лавке забирать, а то они мстят. Поминал и о масле, зачем у чухонца брали. Говорил и о картофеле. «Мы, говорит, только молоко и творог с сметаной допущать можем, потому с этим товаром нам некогда возжаться».
– Петр Иваныч, как-же быть? У нас ни куска сахару. Не с чем чай пить, – обращается жена к мужу. – Делать нечего, надо хоть осьмушку чаю купить в этой лавке.
А на шоссе между тем поднялось целое облако пыли. Пронеслась кавалькада: двое мужчин и одна дама. Деревенския лошадёнки семенят ногами и мчатся. Всадники сгорбились и держатся за гривы, брюки у них поднялись к коленам. У амазонки свалилась с головы шляпа и висит на затылке, придерживаемая шнурочком.
– Иван Гаврилыч! Василий Прокофьич! господа! тише, тише, Бога ради! Я туфлю потеряла, – кричит она, силясь остановить лошадь; но тщетно.
Стоящие за воротами мужики, хозяева дач, хохочут. Мальчишки бегут сзади и швыряют вслед камнями.
– На двор скорей, барыня, заворачивай, – на двор! – раздаются возгласы.
Вышли из палисадников дачники и тоже глядят. Идут толки.
– Ах, это опять она… Как её?.. Трясогускина. Муж у неё не то провизор, не то мозольный оператор, – говорит жирный лысый мужчина.
– Какое! Что вы! Он просто слесарь-водопроводчик, – поправляет его шепелявая дама с дыркой, величиною, с горошину, вместо рта. – Она с банкиром от Казанского моста всё путается. Мы её Матроской прозвали. Шляпа у неё такая была.
