– Так ведь вы его на другой же день у меня и отняли. Оно в дело пошло. Мы им для Лизы телеграфиста обедами прикармливали. Насчет меня, маменька, вы не беспокойтесь. У меня всякие залоги любви от одного кавалера есть: и письма любовные, и сувениры из волос, и даже медалион, а от кого – это секрет. Одно скажу: ожидайте на днях моего похищения, потому я объявила, что меня так, по благородству моего папаши и по смольному воспитанию, не выдадут. Я своему жениху такие турусы подпустила, что он сомлел даже. Один день сказала, что за мной тридцать внутренних билетов в приданое, другой день – что деревня в Новгородской губернии.
– Ох, дай-то Господи! Твоими-бы устами да мед пить! – заключает мать.
В комнатах, между тем, слышен говор. Мужской говор перемешивается с женским.
– Марья, что там? – вопрошает подполковница.
– Сударыня, вас дворник спрашивает, – отвечает кухарка.
– Скажи ему, что меня нельзя сегодня видеть.
– Как-же это так нельзя видеть, коли я вижу, – басит дворник. – Хозяин за деньгами прислал. Пожалуйте, за дачу. За двенадцать рублей задатка два месяца жить нельзя! Ведь вас в апреле ещё к нам принесло. Снег подтаивать только начал.
– Ты, милый, во-первых, не груби! А, во-вторых, не лезь на балкон. Ты мужик, и твое место на подъезде. Деньги ты получишь завтра. А насчет грубостей твоих – с тобой генерал поговорит. К нам сегодня генерал обедать приедет.
– Ты деньги отдай! Нам генералы-то не больно страшны. У нас и съёмщик на вашу дачу есть. Если сегодня честью не отдашь, завтра же к мировому, и с полицией тебя по шеям.
– Вон, мерзавец!
– Поругайся, поругайся ещё! А еще подполковница! Эх, а ещё господа! – говорит дворник и уходит.
Пауза.
– Ну, что вы на это скажете? – разводит мать руками – Выдры! клячи! идолы! Ну, ведите меня самою на живодерню! Авось хоть за меня кто ни-на-есть что-нибудь даст.
Дочери плачут.
Утро. Десятый час. Новая Деревня. На всевозможные лады зазывают разносчики, выкрикивая названия товаров. Гудят басы угольщиков, стонут тенора рыбаков, поют контральты мальчишек-курятников, с огурцами и раками и покрываются звонкими дискантами баб-селёдочниц. В портерных уже пьют, не взирая на ранний ещё час; в биллиардных щёлкают шары. В одной из дач на Первой линии выходит на балкон дачник в халате, озирается кругом и видит лежащий на дорожке сапог со шпорой. Дачник недоумевает, спускается с балкона, пихает его ногой слегка и наконец, поднимает.
– Надя! Надежда Семеновна! – кричит он. – Откуда у нас взялся в саду этот сапог?
– Неужто в саду? Ах, мерзкая! Да это, видно, наша Балетка затащила, – отвечает из комнаты сидящая за самоваром жена. – Впрочем, ты сам виноват, Николай Анисимович. Начнешь раздеваться и разбрасываешь, куда ни попало, свои доспехи. Вчера искал свой чулок, ругался, ругался, а он преспокойным манером висит себе на лампе.
– Ты мне зубы-то не заговаривай, а отвечай, чей это сапог? – уже повышает тон муж.
– Как чей! Само собой, твой.
– Пожалуйста, не смеши. Ты очень хорошо знаешь, что чиновникам духовного ведомства сапогов со шпорами не полагается, значит, этот сапог никак не может быть моим.
– Со шпорой? Не может быть!
– Извольте полюбопытствовать. Даже можете понюхать, ежели желаете.
Муж вносит в комнату сапог и ставит его на стол рядом с чашкою чаю. Жена выпучивает в недоумении глаза.
– Ей-Богу, не знаю, чей это сапог и откуда он взялся, – бормочет она. – Да, может, ты пошутить вздумал и прикрепил к нему шпору, делает она догадку.
– Мне, сударыня, шутить некогда. Мне впору только зарабатывать деньги и исполнять прихоти супруги, заводящей разные шуры-муры с господами военными. Я вас в последний раз спрашиваю: чей это сапог?
– Ах, Боже мой! Да не знает ли наша кухарка? К ней разные солдаты со всех сторон лезут. Настасья! поди сюда! Чей это сапог со шпорой у нас в саду барин нашел? Ну, отвечай! не запирайся, а то через тебя только неприятности. Мало-ли к тебе разных кумовьёв ходит.
– Не знаю, сударыня. А что до кумовьев, то ко мне только дяденька пожарный и ходит, так они без шпор. И я вам вот что скажу – этот сапог офицерский.
