– Дома нет! По лекарскому делу ушел, а может в трактире торчит, – отвечала хозяйка.
– А сожительница их дома? – допытывался голос.
– Та дома. Ступай вон туда.
В комнату вошел небольшого роста мужчина средних лет. Он был с бритым подбородком, в усах, в пальто, и в брюках, запиханных в сапоги. В руках он мял фуражку.
– Нам-бы Данилу Кузьмича. Мы насчет болезни, так как мы жестянщики и оловом себе ногу облили, – проговорил он тихо и робко.
Василиса прикрыла платком подбитый глаз.
– Он скоро придет, зайдите ужо после обеда или подождите теперь, – сказала она.
– Лучше уж подождать. Конечно, хоть мы и не дальние, вот тут сейчас в улице, а все лучше… Пожалуйте это вам-с… кофейку… сказал он, вынув из кармана полуфунтовой тюрюк с кофеем и подавая Василисе.
– Зачем это? Не надо, – сказала она.
– Помилуйте, это ничего не стоит… Где-ж вам взять-то? Мы тоже о ваших страданиях наслышаны.
Василиса взяла кофей и попросила пришедшего сесть. Он сел, побарабанил себя пальцами по коленам и сказал:
– Буйны они очень, ну да это они от того, что все в забытье, своим ведомством заняты и к тому же малодушество к этому самому вину питают.
– Вон как разукрасил, – сказала она.
– Ай-ай-ай! – процедил сквозь зубы жестянщик и прибавил: избави Господи, кто пьет. Кажется, хуже и болезни нет. Я по себе знаю, потому не приведи Бог как пил. И все из-за жены. Только не я её бил, а она меня. Верите ли, приведет в дом полюбовников и заставит их, чтоб они меня били. И оттого я и малодушествовал к этому самому вину до того, что раз жизни себя лишить хотел. Вот оно питье-то до чего доводит! На всю жизнь отметка осталась. Жестянщик привскочил на стуле, подошел к Василисе и показал ей свое ухо, от которого осталась всего только четвертая часть.
– Отчего-ж это у вас? Зашибли? Спросила она.
– Никак нет-с, совсем в контру. Городовые оторвали, в чувство приводивши, – отвечал он.
Коновал всё не приходил. Жестянщик ждал его. Он оказался до нельзя разговорчивым и когда говорил, то у него даже брызгали слюни из рта. Через четверть часа Василиса узнала, что жена его была дочь извозчика, содержателя карет, но «только крепко набаловавшись с господами офицерами, так как те у них на постое стояли», что женили его обманом и подпоив; что теперь жена его хотя и жива, но уехала в другой город и живет с теми же «господами офицерами».
Также поведал он ей, что во время пьянства были ему всевозможные видения. То видел он сам себя висящим в петле удавившимся, то видел бесов, которые водили его по помойным ямам и отхожим местам и старались утопить, то вдруг икона запрещала ему, как «окаянному, смердячему грешнику» молиться себе и раз даже плюнула на него.
– Не человек я был в те поры, а просто червь какой-то, гад ползучий, продолжал он. И решил я покончить с собой – удавиться, потому что уж коли иконы меня к себе не принимали, так чтож-я был после этого? Снял с себя крест и полез в сундук, чтоб взять полотенца и разрезать их, так как веревки у меня не было. Открыл я крышку и уж запустил руку, глядь на нутро-то… А на нутре-то у меня картина была прилеплена: генерал князь Кутузов едет на коне и саблей машет. Взглянул на него – ну просто живой. Глазами на меня моргает, саблей машет и шепчет: Ан не удавиться тебе, Кузя! Ан не удавиться!..
– Ах, страсти какия! – всплеснула руками Василиса.
– Позвольте-с, – перебил её жестянщик. – Не удавиться, говорит, Кузя. Саблей это машет, да как звизданет ей самой меня в темя! Тут я всех семи чувств лишился, упал замертво и очнулся в больнице. Полтора месяца вылежал и с тех пор пить бросил. Вот уж третий год не пью.
Жестянщик замолчал. Василиса покачивала головой.
– Как вас звать-то? спросила она.
– Кузьма Семеныч.
– Натерпелись же вы, Кузьма… Кузьма Семеныч.
– Истощал-с, утробы даже лишился. Все кишки и печенки из меня вышли. А вас как величать?
Василиса сказала.
Вскоре пришел коновал. Осмотрев ногу, он велел жестянщику приходить каждый день, так как на ноге была рана и её нужно было примачивать сулемой и присыпать купоросом. К тому же это было и выгодно, потому что жестянщик, еще перед показыванием ноги отвалил за визит полтину. Василисе он очень понравился за его простоту и разговорчивость. По уходе его, она подумала: «вот кабы Данило-то Кузьмичь такой был. Рай красный с ним жизнь-то была-бы».
