Барышня Куус удивительное создание! Где еще найдется девушка, которая так непринужденно перепутает Гумбольдта с Гумпертом? Будь у меня свое издательство, сманил бы Манечку. Писатели рядом с Манечкой распускают хвосты и теряют бдительность. Однако каково? Уже и в издательстве знают, куда меня сманил Кнопф. Неудивительно, что Ксаверий собрал такое досье.
– Манечка, – сказал я, любуясь, как аппетитно и проворно убирает она яичницу, – Пеклеванов – благородный человек. Скоро год, как я должен ему сто долларов, а он молчит и терпит.
– Ах вы бедненький, бестолковый, – сказала барышня Куус, но тут же фарфоровые глаза ее потемнели. – Доллар-то растет, – заключила она свирепо. Вслед за этим выяснилось, что она принесла рукопись с корректорскими вопросами, и что вопросы эти нужно разрешить немедленно. «Напоследок, Александр Васильевич, чтобы никто ни словечка». Мы перешли в комнату, разложили исчерканную верстку на столе, и здесь в который раз произошло то, чему мы с Маней не перестаем удивляться.
Моя барышня повернулась ко мне той щекой, которую я не успел поцеловать в кухне, и я – приник. Минут через пять или десять свойственная возрасту осмотрительность взяла верх, я перевел дух и пролепетал:
– Маня… Верстка…
Моя чухонка ласково сказала «дурак» и сбросила то немногое, с чем не успел расправиться я.
Ох, погибель моя! Когда я впервые увидел барышню Куус без одежд, я, помнится, умилился до слез. Плоть ее светилась, как облако в солнечный день, а весела была так, словно и не было на земле грехопадения. Порой кажется, что и наши соединения для нее сродни детской беготне по теплому песку или купанию в медленной речке. Всего-то и разницы, что для одних забав Творец дал ноги, для других руки…
Мы опомнились, когда за дверью подал голос старик. Требовательно и зло кричал он в телефонную трубку:
– Ксению Павловну! Немедленно Ксению Павловну! Поищите на третьем этаже.
– Боже мой, – встрепенулась Маня, – кого это он?
– Маму, – сказал я.
Маня опечалилась, задумалась, опечалилась еще больше и принялась утешать меня. У Мани к утешению особая склонность и большой талант. Я знаю двух-трех мерзавцев, которые злоупотребили Маниной добротой. Теперь и они знают меня.
– Милый, – сказала барышня Куус, – миленький мой… Теперь к тебе нельзя будет зайти попросту. Ты будешь богатый и важный, ты наймешь своему папаше сиделку.
– Стоп, – сказал я. – Это тебе мерзавец Кнопф насвистел про мои богатства?
– Он не мерзавец, – горячо вступилась Маня, он мне свой телефон сказал.
Бываю дни, когда мне кажется, что взять Марию Эвальдовну в жены – мое предназначение. Ну, что-то вроде долга перед матерью природой. Но в этот раз накатило особенно сильно. Я думаю, дело в Кнопфе.
– Маня, – сказал я и поцеловал круглую коленку, – выходи за меня. Мне не нравится, что к тебе таскается черт знает кто. Теперь вот еще этот воспитатель юношества…
– Стой, стой. – затрясла Манечка разрушенной прической. – Погоди. Вот я какая дубина стоеросовая. К нам же вчера приходил налоговый дядечка по твою душу.
Странная получалась вещь. Вчера вечером в издательство «Коллоквиум» пришел налоговый инспектор и битый час плел свою интригу с единственной целью – выяснить у Марии Эвальдовны Куус подробности моего семейного положения. В ход были пущены некоторые обольщения. «Конфеты принес, пирожные принес, коньяку плоскую бутылочку».
– Маня, Маня, – сказал я, пирожные с незнакомыми мужчинами это черт знает что! Теперь я не удивлюсь, если окажется, что ты ела эклеры, сидя у него на коленях…
Глаза у барышни Куус сделались строгими, она отбросила простыню и села. Тут нашему серьезному разговору едва не пришел конец, но она обняла себя за плечи и строго сказала:
– Так вот вы как, Александр Васильевич! А я-то все пирожные от вашего имени в корректорскую отдала, а сама только капельку коньяку, да и то из вежливости.
Итак, обратный переход свершился, и мы с Маней снова на «вы». Замысловатое существо, это она придумало такое чередование, и – спасибо ей – ее «ты» для меня подобно внезапно открывшейся наготе. Ура вам, барышня Куус!
Тем временем, облачаясь, она рассказала, что инспектор допытывался, нет ли у меня детей, поскольку им-де учинили жестокую проверку по поводу всяких льгот.
